Пресс-центр / Интервью

Вечерняя Москва, 29 июля 2011, «Мне суть вещей открылась…»

Интервью Виктора Слипенчука газете «Вечерняя Москва»

1.
– Виктор Трифонович, многим кажется, что у писателей безоблачная жизнь, нет начальников, свободный график рабо-ты. Так ли это?
– Да это так. Нет начальников, свободный график работы. Но в том, что жизнь его безоблачна, то это – вряд ли. И прежде всего потому, что суть работы, если ты пишешь повесть или роман, требуют и графика, и начальника. На улице весна, солнце пригрело, на деревьях листочки проклюнулись, птички поют, а в твоей повести или романе – зимняя стужа, буран, позёмка.
Ежедневным трудом поддерживается необходимый настрой, аура, в которой пребываешь, и которая незримо переливается в твоё произведение. Сколько раз, бывало, читаешь чей-нибудь роман или повесть и вдруг чувствуешь – автор любит поесть. В произведении нет ни слова о еде, а ощущение присутствует. Иногда это на пользу произведению, но чаще во вред. Автор прервался и помимо воли привнёс в произведение свою ненужную самость.
Чем больше, и, не отрываясь, работаешь, тем легче сохранять в себе то особое необходимое состояние души, которое соответствует произведению – с ним легче писать. И для этого нужен и график, и начальник. И хорошо, если ты их сам установил. Такой вот – волевой, непробиваемый человек. Жена просит в магазин сходить, детей из садика забрать, а ты весь из себя – писатель. Не могу! Я – в ауре, в особом настрое, не трогайте меня! Раза-два ещё сойдёт с рук, а на третий – придётся идти.
А ещё бывают внезапные визиты родственников или друзей. Да мало ли чего бывает, что, как говорится, не обойдёшь и не объ-едешь?! Это я говорил о романистах и повестистах.
А у поэтов или мастеров короткого рассказа ещё хуже. Стихи и короткие рассказы не пишутся каждый день. Здесь как раз тот случай, когда обольщающий вариант (нет ни графиков, ни началь-ников) доведён, так сказать, до абсолюта. Ни графики, ни начальники для поэта просто невозможны.
Прозаик изо дня в день хотя бы сидит, корпит над своим романом, в конце концов, это заметно. Пишет и рвёт, пишет и рвёт – что-то большее знает.
А эти ходят, слоняются без дела и от того якобы и пьют. Ерунда это всё, но в пример приводят Есенина. Дескать, пьяница, стихи писал в пьяном состоянии. Есенин не нуждается в защите и всё же. Не от нечего делать он пил. Да и во многом его беспро-светное пьянство – это не более, чем миф. Раскройте собрание со-чинений Сергея Александровича, посмотрите на стихи, написан-ные его рукой, и увидите как чисто, ровно, каллиграфически от-чётливо написаны его стихи. Если это написано на пьяную голову, то берусь утверждать, что далеко не каждый из нас напишет так хорошо и на трезвую. Убеждён, и есть тому свидетельства, что после всякого, даже самого отчаянного застолья он вставал на рассвете и успевал написать новые стихи, которые и читал проснувшимся сотоварищам. Его весь смысл жизни, вся его самость стали состоянием души. Он жил стихами, и стихи жили в нём, но в пьяном виде он их не писал никогда.
Повторюсь – стихи и короткие рассказы не пишутся каждый день. У Александра Блока по датированию стихов видим, что у не-го бывали такие взлёты вдохновения, когда он писал в день по пять – шесть стихотворений. А потом недели, даже месяцы молчал Он-то и из жизни ушёл, что перестал слышать музыку стихов.
Понятие – не пишется – не так безобидно, как кажется на первый взгляд. Особенно оно впечатляет в сочетании с главной заповедью поэта: если можешь не писать – не пиши, и без тебя графоманов хватает. Легко сказать – не пиши, а ты, к примеру, за-кончил Литинститут, уже зарекомендовал себя мастером короткого рассказа, имеешь сборник стихов – не пиши?! Тут больше прихо-дится думать о том, как поддерживать в себе то особое творческое состояние, чтобы писать. И тут – глухая стена. Как поддерживать его – никто не знает. Расщепили атом, вышли в космос, расшифро-вали геном человека, а тут?! А тут у каждого состояние (вдохно-вение) поддерживается по-своему, сугубо индивидуально. Все открытия, включая расшифровку генома человека, стали возможны в результате вдохновенного труда. Но как поддерживать вдохнове-ние? Кто-то начинает злоупотреблять спиртным, кто-то – кофе, а кто-то безжалостно много курит. Но это – пустое, всё это только ускоряет творческий закат.
Я знавал людей, которые за всю свою жизнь не написали ни одного стихотворения, а по состоянию души, по восприятию окружающего мира родились поэтами. Выходит, если ты родился поэтом, то нет надобности тревожиться об особом состоянии. Оно в тебе. Но писатель такой же, как и все, человек. Начинаются со-мнения, метания и страдания. А тут ещё главная заповедь. И поэт бросает писать стихи и начинает их вынашивать. Вынашивать по-тому, что они в нем, и они никуда не уходят. Он вынашивает их из-за необходимости – плод должен созреть. Вот тут-то и происходит главный разлад, родные люди начинают полагать, что ты слоняешься и ничего не делаешь. Но именно сейчас происходит самая главная, пусть медленная, но по-настоящему поэтическая работа – созревание стихотворения. Отбор точного слова и по размеру, и по содержанию, и по рифме. Помните у Маяковского – Изводишь единого слова ради / Тысячи тонн словесной руды. Теперь поэт всегда в работе, даже когда спит. Матрос на судне в лучшем положении, он, хотя бы засыпая, уходит с работы, а вернётся – лишь с подъёмом. А поэт уходит с работы, когда обрывается жизнь.
Словом, жизнь литератора безоблачной не назовёшь. Впрочем, как и жизнь любого творческого человека, вынужденного во главу угла ставить требования работы.
_____________________________________________________

2.
– Вы были журналистом, моряком, рыбоводом, геолого-разведчиком – какая из профессий оставила на Вас наиболь-ший отпечаток.
– Вообще-то я ещё служил в Армии, работал зоотехником по овцеводству, кстати, моя первая книга была опубликована в соавторстве с директором Краевой госплемстанции и называлась «Бараны производители Алтайского края». Я уже тогда жил жизнью писателя, и алтайские поэты сердились на меня, что я, их собрат, издал книгу с таким хлёстким названием. Книга имела успех в научных кругах. Директор института Цитологии и гене-тики академик Беляев заметил её, приглашал меня к себе в аспирантуру. У него в институте был единственный в Сибири электронный микроскоп, из-за которого (соблазн новой прогрессивной науки) я чуть не стал генетиком.
Семь лет работал зоотехником. А до этого – слесарем-сборщиком на Алтайском тракторном заводе. Последнее место ра-боты – плотник-бетонщик Алтайской всесоюзной комсомольской стройки Коксохим. Чуть больше пяти лет проработал и всё же ни-когда я не был ни зоотехником, ни журналистом, ни строителем. Всюду чувствовал, что главная моя суть – писательство. Если чувствовал, что работа затягивает, на меня начинают рассчитывать, как на профессионала, как в УАМРе, Управлении активного морского рыболовства, срочно увольнялся. Четыре года морей – по живому приходилось резать. Везде, где работал, что-то написал. Единственная тема, которая осталась в стороне – работа зоотехником. О ней ничего не написал, но она помогла станов-лению сразу после института. Выходит, что работа зоотехником оставила на мне самый большой отпечаток.

3. – Расскажите, с чего начался Ваш путь в литературу?
– По большому счёту никакого пути не было. Я с детства знал, что стану писателем. В школе придумывал в стихотворной форме эпиграфы к своим сочинениям. За счёт этого вместо тройки иногда получал четвёрку. В детстве я очень много читал. То есть так много, что это не только бросалось в глаза, а, скажем так, их мозолило.
Родом я из крестьянской семьи, вся моя школьная жизнь про-ходила в селе Черниговка, Приморского края (200 км. от Владиво-стока), и в соответствии с возрастом я пас вначале – гусей, потом – овец, потом – телят, потом – коров. Чтение книг в поле никого не тревожило, никто чтения не замечал. Не замечал и мечтаний над захватывающими воображение страницами. А вот зимой, как я уже говорил, это настолько мозолило глаза, что у меня стали отнимать книги.
Нас, сестёр и братьев было семь человек – я самый младший. Мама ругала меня, пугала, что дураком стану от чтения книг. Сей-час, вспоминая, думаю, что сам давал повод таким страхам.
Бывало, спрячусь на сеновале, в огороде, меня кличут-кличут, а меня нет, я весь в книге. Начинают искать. Очнусь, ошалело выскочу из укрытия – ну дурак дураком. Ничего не понимаю – я всё ещё там, в книге. И тут уже начинался скандал, как говорится, по полной программе.
Помню, приехала сестра Оля из Хабаровска на каникулы, она училась в пединституте на учителя географии. Родители смотрели на неё с гордостью и ужасом (её педагогические замашки иногда ставили их в тупик). Заходит Оля, а скандал в разгаре. На итого-вом школьном родительском собрании маме сказали, что я читаю книги даже на уроках – сквозь щель в парте. Делаю вид, будто думаю, а на самом деле снизу поддерживаю книгу рукой – и читаю.
Оля не сразу подала голос (в пылу скандала её не заметили), вникла в суть предмета и с безапелляционностью будущего дирек-тора школы встала на мою защиту. Если бы министр Фурсенко слышал её речь, то вряд ли бы обрадовался. А я был в восторге. Оля была сторонницей чтения классиков литературы и в школе, и дома, и везде – пусть читает. Классики русской литературы – это серое вещество нации. Допустим даже, что от чтения книг он станет дураком. Неужели наша большая дружная семья не прокормит одного дурака? Её резоны поставили родителей в тупик, они были настолько неоспоримыми, что от меня отстали.
Теперь я читал вволю. Записался в Черниговскую районную библиотеку. Вначале мне, как новичку, разрешали брать книги охапками (я жил на станции Мучная, достаточно далеко от библиотеки), но потом вдруг урезали лимит до одной книги.
Дело было в пятом классе. Меня решили проверить – действительно ли я читаю? Как-то дают книгу и спрашивают – читал? Отвечаю – читал. А эту, а эту?.. Как сейчас помню, наконец, подают книгу в красной обложке «Декамерон» (авторов тогда не запоминал – потом узнал, что автор Джованни Боккаччо). А эту читал? Нет, не читал. Через три дня возвращаю книгу новелл Боккаччо, и тут меня начинают проверять, как я, так сказать, усвоил внеклассное чтение.
У меня память была тогда, конечно, хуже, чем у моей сестры Раи – она с первого прочтения почти без запинок схватывала наизусть две-три страницы любого текста. Но всё-таки достаточной, чтобы удивить библиотекарей подробностями прочитанного. Они спрашивают: о чём содержание такой-то новеллы в разделе День шестой. А там повествуется о хитрой жене, которая в отсутствие мужа развлекалась с рыцарем, пряча в другой комнате юношу. А когда нежданно возвратился муж, то она и его ловко обвела вокруг пальца.
Меня остановили, мол, ладно-ладно – хватит, и наугад рас-крыв книгу, потребовали рассказать содержание другой новеллы. В которой молодая монахиня наткнулась на спящего юношу пасту-ха, которому ветер, закатив холщёвую рубаху, обнажил мужское достоинство. Тут я припомнил подробности, с каким интересом, присев на корточки, монахиня рассматривала то, что ей не полага-лось рассматривать по самому статусу монахини.
Здесь меня достаточно резко остановили и неожиданно для меня пригрозили сообщить в школу о моей внеклассной начитан-ности.
Уже в настоящее время, встретившись с сотрудницами черни-говской библиотеки (естественно другие имена и времена) рассказал, как меня когда-то проверяли Декамероном. Вместе посмеялись, а тогда был потрясён – библиотекари взялись проверять меня, а сами ничего не читали. Это было для меня каким-то страшным откровением. Именно этим объяснил причину их внезапного негодования. Видит бог, другие причины тогда были мне неведомы.
Я с детства знал, что стану писателем. Наверное, это знание исподволь накапливалось. Для меня было неразделимым: писатель и дальние острова, писатель и захватывающее путешествие, писатель и рыцарский подвиг, писатель и служение добру и справедливости. Писатель воплощал для меня всё лучшее в человеке, и я хотел, да и сейчас хочу стать настоящим писателем. Об этом я когда-то написал в рассказе «Сладкое шампанское». И это чувство – быть настоящим, никуда не ушло, оно со мной. Именно с этого чувства и начинается писатель, во всяком случае, в моём понимании. Потому что в моём понимании настоящий – это непременно хороший человек. Думаю, что начало писателя – есть начало в тебе человека. Как человек в тебе требует постоянного своего подтверждения в добрых поступках, так и писатель должен подтверждаться в своих произведениях. Как бы там ни было, а именно настоящий писатель оставляет в своих произведениях лучшую часть своей души.
_____________________________________________________

4.
– Если бы Вам пришлось назвать одно качество, которое необходимо писателю?
Отвечая на предыдущий вопрос, как мне кажется, невольно ответил и на этот – быть человеком. Всегда во всех жизненных ситуациях. В 2007 году у меня вышла книга «Смеющийся пупсик» на русском и японском языках. Очень удобно издавать книги совместно с японцами. У нас отсчёт слева направо, а у них – справа налево. При совместном издании четвёртая сторонка обложки отсутствует, книги получаются двухсторонними.
После презентации был фуршет, напротив меня сел японец, который, извинившись, что ему не удалось задать свой вопрос на презентации, спросил: какое одно качество, которое всегда необ-ходимо писателю? То есть он задал вопрос идентичный Вашему. Не скажу, что японец со своим вопросом был оригинален. В советские времена на встречах с читателями мне доводилось отвечать на него. Обычно его задавали первокурсники педагогиче-ских институтов. Объясняя вопрос простым желанием знать – есть ли у них в характере главное качество писателя. А вдруг кто-нибудь из них захочет стать писателем.
Я так же, как и прежде, и так же, как и сейчас Вам, ответил японцу, что главным качеством писателя считаю чувство, именно чувство, а не понятие – всегда быть человеком. Японец попросил разъяснить, что вкладываю в чувство – всегда быть человеком. И тогда сообщил ему то, что давно известно из Библии, но не с на-смешкой над Писанием, как заучивали в школе (если тебя ударили по правой щеке – подставь левую), а в соответствии с библейским пониманием сути человека. В котором быть человеком – это всегда следовать своему высокому чувству.
Если какой-то бесчестный человек, преступник, напал на вас с целью ограбления, и, ограбив, не убил вас только потому, что его вспугнули дружинники, которые погнались за ним, чтобы беспощадно наказать его. Естественно, что вы, как жертва всей душой на стороне дружинников. Вы вместе с ними гоните разбойника и вот вы загнали его – сейчас начнётся расправа. Уверен, что писатель, как человек в высоком смысле этого слова, теперь должен быть на стороне гонимого преступника, потому что теперь он, преступник, превратился в жертву. Писателю необходимо остановить дружинников, уже не ради загнанного преступника, а ради их самих. Потому что теперь он – жертва и, расправившись с ним, они превратятся в него, в преступника, утратившего в себе человеческое.
Японец кивнул мне в ответ, а потом, когда расставались, ска-зал, что распорядился купить сто экземпляров моей книги для размещения в библиотеках на острове Хоккайдо – он оттуда родом.
Позже поинтересовался у Миши, своего сына, – кто этот японец? Сын сказал, что он один из богатейших людей Японии – предприниматель. Не думаю, чтобы богатейший и успешный пред-приниматель вдруг возжелал стать писателем. Впрочем, это уже другая тема.
____________________________________________________

6.
– В Ваших книгах много очень точных наблюдений над человеческой породой. Не разочаровались в людях, изучая и познавая их натуру.
В основе точности наблюдений лежит весьма выгодное расположение объекта наблюдения. У любого писателя основным объектом наблюдения является он сам. Так что всякое разочарова-ние и очарование исходит, прежде всего, от него самого. И тут на-до признать, что в себе и в своей натуре, увы, приходилось – раз-очаровывался и не раз.
Именно, натуре. Порода – это слово оценочного свойства из лексикона о разведении животных. А человек – это что-то особен-ное, ныне учёными даже троглодиту отказано в праве считаться древним человеком – не тянет на нашего предка своими чересчур животными формами.
Наблюдая за собой (между прочим, каждый человек наблюдает, приводя своё поведение в соответствие с окружающей средой), пришёл к выводу, что моё, скажем так, писательство зачастую являлось причиной моего неадекватного поведения. А в человеке всё должно быть гармоничным. Даже его риски должны объясняться стремлением к гармонии.
Скажу откровенно, я не сторонник экстремальных ситуаций, для меня сейчас главными атрибутами романтики являются: хоро-шая книга, торшер, диван-кровать и уверенность, что я в любое время могу сесть за компьютер и войти в Интернет.
Но, если бы вы увидели меня на судне, или на стройке Алтайского Коксохима, или журналистом Барнаульской студии телевидения, то первое, что пришло бы на ум – этот парень ищет приключений на свою голову. И Вы бы не ошиблись.
Глубокой ночью я вылез через иллюминатор и по канату при-близился к самой воде. Вода у борта шипела и, причмокивая так отчётливо клокотала, что казалось, это бормочет самое судно, мчащееся на всех парах. Моросящий дождь, беспросветная тьма океана и всё это только затем, чтобы ощутить, что в действитель-ности чувствовал Мартин Иден Джека Лондона, когда решил, све-сти счёты с жизнью.
А прыжок к акулам, дремлющим в верхних слоях воды возле бота, на котором перевозили тралы с сухогруза «Остров Лисянско-го». Кажется, в повести «Огонь молчания» я даю оценку человеку, который в погоне за фабулой рассказа рискует жизнью. Это неудовлетворительная оценка.
Виктор Петрович Астафьев в одном из своих выступлений в Новгороде, на Празднике славянской письменности и культуры в 1988 году, высказал убеждение, что человек, как индивидуум, за-нял на Земле не своё место. Земля такая красивая и безопасная предполагалась для какого-то другого мирного и разумного существа. Но откуда-то появился человек и заступил этому мирному существу дорогу. То есть уничтожил его и занял место ему не принадлежащее.
Можно, конечно, думать и так, но ещё Альберт Эйнштейн говорил, что Вселенная сотворена весьма разумно, и подтверждение её разумности находил в гармонии. Сегодня часто можно слышать, что всё стремится к хаосу. Нет – всё стремится к гармонии, к равновесию. И человек призван в мир, чтобы помогать гармонии утверждаться всюду – это миссия человека.
Мы живём накануне открытия новых энергий. Энергий фан-тастических, и человечество на интуитивном уровне уже пере-страивается. Я всё больше и больше склоняюсь к мысли, что человек (человечество) вспоминает себя. Всё, что с нами происходит, – уже было. Посмотрите, как легко мы освоили телевизор, мобильник, компьютер. Величайший учёный всех времён и народов (да, это так) русский астроном Александр Николаевич Козырев эмпирически доказал, что время обладает физическими свойствами и указал путь, как подключаться к информационному полю Земли.
Мы всё больше и больше приближаемся к пониманию, что Земля, а возможно и Солнце, – суть живые объекты. Человек, созданный Богом по своему подобию, является в некотором роде своеобразной частичкой Бога (неким бозоном Хиггса) для массы разума, так сказать, всего одушевлённого мира.
Я верю в Бога – Бог не оставит нас. Наказывать, конечно, бу-дет, потому что ненаказуемый не научается, но никогда не оста-вит. Мы – чада Божии.
Что касается точных наблюдений и изучений с целью позна-ния человеческой натуры. Никогда никого не изучал и даже не представляю, как это возможно. Я вот давно уже дед, у меня четверо внуков, и наблюдение даже за ними для меня очень тяжёлая работа, пока не начнёшь с ними играть, или не включишь для них мультик.
Так же и в жизни, когда приходишь в новый коллектив, то – больше к тебе присматриваются. Если увидят, что ты их изучаешь, вопросы начнутся – могут и побить. Но может ли это служить по-водом для разочарования во всём человечестве? Вряд ли. Надо всюду просто жить. Если Вы верите в Бога, то непременно будете верить в людей.

7.
– Виктор Трифонович, насколько важны для писателя пристальная наблюдательность, умение сострадать чужой бе-де?
– Отвечая на предыдущий вопрос, я уже выразил своё отно-шение к изучению и наблюдению. «Не смотри, не смотри по сторонам». (Есть такой хит) То есть не расточай своего внимания на внешнее. А так как объектом наблюдения является, прежде всего, сам писатель, то умение сострадать начинается у него с сострадания к самому себе.
В самом деле, если человек не сострадает самому себе, то мало надежд, что он будет сострадать своему ближнему и тем бо-лее дальнему. Для писателя, если он действительно хочет стать настоящим писателем, важнее всего - память, обычная человече-ская память. Хемингуэй говорил, что для начинающего писателя всегда хорошо иметь тяжёлое детство. На первый взгляд – варвар этот Хемингуэй. Но, если вдумаешься, – всё правильно. И вот по-чему.
Ребёнок, если он здоров, приходит в этот мир наделённым множеством качеств. И какие-то из них, безусловно, понадобятся ему, скажем так, в писательском становлении. А одно из них главное мы уже знаем, без которого не обойдёшься, – быть человеком. Чувство добра, справедливости, честности, сострадания, о котором Вы говорите (и ещё многое другое, что влёт не перечислишь), всё это служит как бы подспорьем главному качеству. Именно при тяжёлом детстве (я сейчас не говорю хорошо это или плохо) эти качества проходят суровую проверку и запоминаются на всю жизнь. Если вы в детстве не раз сами находились в беде, то вы глубже любого умника поймёте такого человека. И не надо думать, что раньше, скажем в Пушкинские времена, мы, люди, были лучше. Допускаю, что негодяев было меньше – в пропорциональной зависимости к цифре всего населения страны. Но то, что они были, не подлежит сомнению. Вспомните стихотворение Юрия Лермонтова «Нищий» о слепом бедняке – И кто-то камень положил / В его протянутую руку.
В писательстве, как и в жизни, какие-то качества по-требуются меньше, какие-то больше, но, чтобы быть человеком – без памяти не обойтись. Беспамятный человек не может ни со-страдать, ни быть писателем.


8.
– Интересно, кто привил Вам любовь к литературному творчеству?
– Так и хочется сказать: нет-нет, ни за что, ни за какие коврижки не выдам этого человека. Уж очень претенциозно звучит в данном вопросе слово любовь. Не сердитесь, но невольно вспом-нился анекдот, который у нас на ВЛК, Высших литературных курсах, был очень популярен.
Один грузин спрашивает другого грузина: ты помидоры лю-бишь? Другой грузин отвечает: нет, а так кушать люблю. В данном случае как-то ассоциативно связалась любовь к творчеству с лю-бовью к помидорам.
Но если серьёзно – никто никакой любви не прививал. Да и не было никакой любви сидеть за столом. Всегда отчётливо пони-мал, если засяду за повесть, то это очень и очень надолго. В большинстве писал короткие зарисовки. Так называемые стихи в прозе. Скажу откровенно, до сих пор не могу точно определить их жанр. Они писались за один присест, на одном выдохе. Если воображение подсказывало что-то большее, то я просто обдумывал, а писать не решался.
Достоевский говорил, что в писательском труде лучшей частью работы для него было не писание, а обдумывание романа. Не знаю, чем у него мотивировался приоритет обдумывания, а у меня – косноязычием. Это же мука работать со словом, причём со словом косноязычным. Так что ни о какой любви не может быть и речи – а так кушать люблю.
________________________________________________

С вашего разрешения, Игорь Павлович, объединю вопросы, касающиеся моей публицистики, и начну отвечать с последнего, а потом уже закончу – каким видится будущее России? За этот во-прос особенно благодарен.
9. – В вашем писательском багаже – публицистика, Вы глубоко анализируете прошлое и настоящее, а каким Вам ви-дится будущее России.
10. – В книге «Заметки с затонувшей Атлантиды», Вы размышляете о причинах краха СССР. А Вам бы хотелось вер-нуться в прошлое?
11. – В книге «Прогулка по парку постсоветского периода» у Вас есть интересная мысль: может быть кривые зеркала, пишете Вы, в которых мы видим мифические образы, вовсе не кривые, а дело лишь в нас самих? Значит причины всех бед надо искать в себе?
– Нет, я этого не утверждал. Я всего лишь ставлю вопрос о причинах наших бед. Впрочем, по прочтении очерка должно быть ясно (никогда, кстати, не скрывал своей позиции), что во многих нестроениях мы сами виноваты.
Что касается Вашего вопроса – хотел бы ли я вернуться в прошлое? Очень общий вопрос, неконкретный. И прежде всего по-тому, что мы прекрасно знаем, что это невозможно. Как говорил Гераклит – нельзя дважды войти в одну и ту же реку.
А теперь вообразите – мы стоим у шахты лифта с двумя дверями. Одна в прошлое (год приземления Вы сами набираете, как число кода в сейфе). Другая дверь – обычный лифт. Представляю, как ослабли бы ноги в коленях от сонма чувств, комкающих наше мозговое вещество. Тем и велик астроном Николай Александрович Козырев, что такую возможность он уже подарил нам с помощью своих спиралевидных алюминиевых зеркал. Именно с их помощью удалось подключиться к информа-ционному полю Земли и получить дополнительные электронные сканы глиняных дощечек (табличек) с клинописью некогда процветавшей цивилизации Шумеров.
Как это всё происходит, учёные объяснить не могут. Но и отмахнуться от опытов, выполненных когда-то Николаем Александровичем, нельзя. Их можно повторить. И в Новосибирском Академгородке их повторили.
А вот совсем недавно американские учёные заявили, что БАК, Большой адронный коллайдер, может стать первой машиной времени. Человека, конечно, с помощью коллайдера не пошлёшь в прошлое или будущее, а электронное сообщение – вполне возмож-но. Математики в этом не сомневаются. Только как это сделать? Увы, пока молчит наука, думает.
И всё же, представляете, в неком Берюлькине во второй раз выбрали в мэры мошенника. Выбрали незаконно с использованием фальшивых бюллетеней. А настоящие бюллетени, в которых этот так называемый мэр был вымаран, местный избирком (из экономии в составе одного человека) ещё не успел уничтожить и впопыхах засунул в грязные резиновые сапоги мэра-мошенника. Путаница вышла, чересчур грязные сапоги власти сбили избирком с толку. Подлинные ведомости предполагалось засунуть в сапоги скотника, которые (по уговору) он должен был похоронить в скотомогильнике вместе с ведомостями.
В Берюлькино из-за разбитых дорог и сплошных ям, запол-ненных маслянистой жижей, на избирательный участок пускали голосовать только в белых тряпичных тапочках, пошитых по спец-заказу власти из вышедших из употребления простыней. Тапочки, как перчатки, приносили на участок в карманах, а тех, кто приходил без тапочек, – на участок не пускали. Имелся специальный человек от мэра (в обиходе – смотрящий), который сугубо из уважения к старикам и старушкам, не решавшимся на-девать белые тапочки из суеверия внезапной смерти, тут же самолично голосовал за всех не явившихся, так сказать, оптом.
Словом, только что спрятали настоящие бюллетени в сапогах мэра, а тут электронное сообщение сверху, из нашего будущего, причём прямиком судебным приставам: «Настоящие бюллетени берюлькинцев спрятаны в сапогах мэра. Хватайте мошенника с по-личным».
Скандал, конечно, но справедливость бы восторжествовала.
Впрочем, если серьёзно, предупреждающие телеграммы из будущего – реальность, которая уже не за горами. Сегодня, если что-то и достойно пристального наблюдения – так это Время. Оно стремится к истинности. Правдивости своего состояния как в соотношении с одушевлённым миром, так и неодушевлённым. Потому что (по Козыреву) оно не просто четвёртое измерение, до-полняющее трёхмерное пространство, оно обладает активными физическими свойствами.
Мы все являемся носителями своего времени не только в ду-ховном, но и в прямом физическом смысле. Когда накапливается избыток ложности, в нас, или окружающем нас неодушевлённом мире, тогда-то и возникают революции, войны, или техногенные катастрофы. Все наши духовные и физические болезни – суть не-соответствия правде Времени. Мы и окружающая нас природа должны находиться в равновесии, в приемлемой для обеих сторон степени истинности. Иначе вмешается Время, его законы, которые нельзя обмануть. И это надо учитывать, иначе Время отомстит, как уже отмечал выше, своими как бы внезапными революциями, войнами и техногенными катастрофами
Вспомните декабрь 2004 года и другие землетрясения, когда волны цунами на какую-то десятую долю секунды ускоряли вра-щение Земли и тем самым изменяли бег нашего планетарного вре-мени.
Время обладает фантастической энергией и, слава Богу, заяв-ляя о себе планетарным ускорением вращения в долю секунды, за-ставляет нас по-новому взглянуть и на самих себя и на окружаю-щий мир. Сегодня человек и планета стали намного ближе друг другу. Однако они ещё не единое целое, хотя в идеале, по моим представлениям, должны быть единым целым. А потому, обустраи-вая свою страну, нельзя не думать об устройстве жизни на всей планете Земля.
Мне представляется, что в ближайшее время та страна будет развиваться наиболее динамично, которая сумеет предложить миру новые идеи. Идеи, которые будут интересны как Европе и Азии, так и Америке и Африке. Именно эта страна станет привлекательной для самых смелых и ёмких инвестиций. Глубоко убеждён, что понимание Времени непременно вызовет к жизни новые идеи.
Один из героев романа «Звёздный Спас», молодой человек индиго Иннокентий Инютин, говоря о новом обустройстве жизни на земле, приводит в пример девиз, по которому следует жить че-ловечеству – один за всех и все за одного. Кажется, что же здесь нового? Этот девиз мушкетёров Александра Дюма-отца известен всем нам с детства. Впрочем, суть не в самом девизе, а в его интерпретации в соответствии с пониманием нашего времени, времени 21 века.
В романе «Звёздный Спас» на фоне надвигающегося глобального краха старого мира Иннокентий и его возлюбленная Фива, обладающие сверхспособностями, понимая, что они не такие, как все, ищут своё место в нашем меняющемся мире. То есть также, как и многие из нас сегодня, хотят понять смысл жизни и своё назначение в ней. В качестве иллюстрации приведу полторы страницы их разговора, разговора Иннокентия и Фивы.
– Информационное поле Земли с лёгкостью реагирует на на-ше, людей индиго, волевое усилие потому, что оно идентично ин-формационному полю Земли. Мы с ним состоим из одной и той же вездесущей материи. И, подобно Земле, в каждой точке, или, скажем так, корпускуле, содержим полный объём информации и о своём теле (субстанции Я), и о теле Земли. Мы – как бы калька, компьютерная копия с текста Земли и естественно своего Я.
Кеша вдруг задумался, захваченный новой внезапной мыс-лью.
– И дело тут не в том, что информационное поле состоит из вездесущей материи, словно невидимая плащаница Бога. Тут дело в нас. Мы, люди индиго, стали духовной частью Земли, её интел-лектом. Мы чувствуем свою особую миссию, как, очевидно, её чув-ствовал Ной. И должны заниматься не бесплодными фантазиями, а жить и строить спасительный корабль. Корабль для всех живых существ, способных воспринять и новое небо, и новую землю.
– Но мы не знаем, что такое Ноев ковчег сегодня. Может быть, это звездолёт, а может быть, это что-то другое!? – сказала Фива.
– Именно другое, – обрадовался Кеша. – Один за всех и все за одного – вот что такое сегодняшний Ноев ковчег.
Видя разочарование, с которым Фива восприняла его слова, Кеша разгорячился. Стал объяснять, что благодаря Иисусу Христу человечество преуспело в понимании сути один – за всех. Пусть с трудом, но сдало экзамен на зрелость. Масса примеров и во время войны и сейчас, когда ценою жизни лётчики уводили пылающие самолёты от жителей мирных городов, сёл и деревень. Масса при-меров героизма людей, происходящих ежедневно повсюду, он не будет их перечислять.
Но есть в девизе и другая стадия духовного развития – все за одного, которая воспринимается как злая насмешка. Ведь – семеро одного не ждут. За ради одного живота класть на жертвенный ал-тарь жизни всех людей, всего человечества представляется если не безумием, то высшей несправедливостью.
Но это только в том случае, если класть жизни насильно, обманом. Но если насильно, если обманом, то постулат все за одного предстанет как все из-за одного. Подменивается суть. Именно из-за одного застит людям глаза.
Но если все люди, всё человечество встанет за одного человека добровольно, по велению сердца, то на поверке перед нами – совершенно иные люди. Стоит только на миг представить, как за одного человека ходатайствует всё человечество, чтобы понять, насколько велика и необходима среди таких людей мера ответственности каждого человека перед каждым человеком.
Конечно, Фива могла сказать, что потребуется уйма времени, чтобы возникли и утвердились на Земле подобные идеальные лю-ди. А между тем «Фантом» (астероид – прим. авт.) уже летит, и до встречи с ним осталось менее трёх лет. Но почему-то сказала:
– Вот, Кешенька, ты и ответил на вопрос – для чего мы здесь, для чего одарены сверхспособностями. А олигарх и жена олигарха – это не про нас.
Думаю, многие из нас не только подумают, как Фива, но и скептически скажут вслух, что потребуется уйма времени, чтобы возникли и утвердились на Земле подобные идеальные люди. Но Время, о котором говорил, уже постучало в дверь человечества. Оно постучало и весьма властно в августе 1945, когда были сброшены американские атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки.
В самом деле, до этого времени можно было в мировых войнах доказывать свою правоту. Мир, так сказать, был гене-тически устойчив. Сегодня мы приходим в мир, утративший былую устойчивость, и не замечать этого просто не имеем права.
Зав кафедрой юрфака МГУ, профессор М.К. Треушников, прочитав роман, высказал свои суждения в письме. Отвечая на них (и письмо доктора юридических наук, и ответ выложены на моём сайте в Книге гостей), я предложил ему задать студентам задачу, какие правовые законы понадобятся государству, в котором главным законом Конституции будет принцип – один за всех и все за одного. Всё это случилось в декабре прошлого года.
В самом деле, сегодня мы говорим о строительстве научного центра в подмосковном Сколково, в котором по желанию смогли бы трудиться молодые учёные со всего мира, но чтобы трудиться в соответствии с запросами нового времени, надо и жить по соот-ветствующим устоям. Один за всех и все за одного должно стать путеводной звездой всех технических открытий. В этом смысл жизни, в этом смысл прорыва. И не только – Сколково, здесь бы и Селигерское движение молодёжи, скажем так, нашло бы себя не только в увлекательных акциях, но и в обустройстве с этих пози-ций своей повседневной жизни.
Сегодня, повторюсь, та страна будет развиваться наиболее динамично, которая сумеет предложить миру новые идеи. Идеи, которые будут интересны как Европе и Азии, так и Америке и Аф-рике. Очень надеюсь благодаря интервью привлечь внимание к из-вестному нам с детства девизу – один за всех и все за одного в толковании или интерпретации Иннокентия Инютина. Более того, свой голос избирателя отдам непременно за ту партию и того пре-зидента, которые в своей предвыборной программе будут ориентироваться на понимание глобальных запросов времени и шаг за шагом встраивать наше государство в общее дело всех людей. Именно в этом вижу будущее России.

12.
– Что Вы думаете о литературных премиях – насколько объективно они отражают особенности литературного процес-са, достоинства художественных произведений или это обычный междусобойчик: ты мне я тебе?
– Прежде всего, стараюсь об этом не думать. В 1982 году довелось работать собкором газеты «Молодёжь Алтая» и от Союза алтайских писателей представлять Писательский Пост на Всесоюзной ударной комсомольской стройке Алтайского Коксохима. Это сейчас там город Заринск, а тогда, в 1976 – станция Заринская. Все эти оси ЕЖ, ЕД и т.д. ныне – улицы. А тогда названиям этих улиц помогали проклёвываться журналисты. Во время своих репортажей как-то не с руки было писать, что Пер-вого мая жители будущего города Заринска стройной украшенной колонной прошли по оси ЕЖ. Вот и рождалось – прошли по проспекту Строителей, которого, так сказать, и в помине не было.
Помню, на тему жизни на Коксохиме приходилось не только писать, но и выступать по телевидению и радио. Коксохимовцам нравилось, что мы, журналисты, говорили о недостатках на стройке, болели за неё, а вот прокуратуре это почему-то не нравилось. Словом, когда дали мне премию в 150 рублей за лучшие материалы по Косохиму (премия была согласована с парткомами стройки и писательской организации), мне сейчас же был предъявлен иск со стороны Алтайской прокуратуры о возмещении ущерба в размере 150 рублей. И всё же именно этот прокурорский иск более всего убеждал тогда, да и сейчас, что повесть «Преодоление» о комсомольской стройке задела читателя за живое.
С тех пор ко всем премиям отношусь с опасением, хотя по-нимаю и принимаю их целесообразность. Премии даются не за красивые глаза. Они даются, прежде всего, за мастерство, за осмысление жизни в твоих произведениях. Премия – это дополнительная мотивация в стремлении к добросовестному та-лантливому творческому труду. И тут, конечно, важна честность суждений высокого жюри.
В 1996 мне довелось побывать на одном из собраний Москов-ской писательской организации. Вёл собрание её руководитель Владимир Гусев, первым вопросом обсуждалось поведение весьма уважаемого мною писателя (фамилию не называю из этических соображений), который, являясь председателем жюри Пушкинской премии, воспользовался своим статусом председателя и присудил себе эту премию. Звучит дико, но разве не дико, когда всем из-вестный талантливый писатель, являясь членом и даже председателем жюри той или иной престижной премии, сам не имеет никаких премий. Кстати, на этот парадокс, имея в виду себя, указывал ещё Василий Аксёнов. И тут нет никакого криминала – кому-то по душе Есенин, а кому-то Маяковский и с этим ничего не поделаешь. Оценка творчества всегда субъективна, она не мыслима без субъективизма. Но это-то и хорошо. Сегодня в фаворе поэзия одного толка, а завтра другого, а послезавтра третьего и так во всех сферах творческой деятельности. Именно это и является движущей силой развития. Иначе закиснем, покроемся замшелой болотной ряской.
Конечно, человек не вечен и иногда так случается, как случи-лось, например, со Стендалем. Только спустя десять лет после смерти было издано его собрание сочинений, которое послужило толчком к его национальному и мировому признанию. Он стал классиком. Впрочем, а разве не то же самое произошло с романом «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, который был издан спустя двадцать лет после смерти автора и вошёл в сокровищницу национальной и мировой литературы?!
Главное в присуждении литературных и других премий – честность. Премии помогают в мотивации, в стремлении к совершенствованию своего мастерства, но они отнюдь не являются окончательной оценкой творчества того или иного литератора. Окончательную оценку выносит время, а у времени своё жюри, неподвластное междусобойчикам: ты мне я тебе.

13.
– Ваши книги написаны хорошим правильным русским языком, в отличие от птичьего постмодернистского языка, который зачастую непонятен даже самим его приверженцам. Вы подолгу работаете над своими текстами? Какой этап работы самый трудный.
– Я уже говорил выше – преодоление косноязычия. Но са-мый-самый трудный, как Вы говорите, этап работы – это всё-таки когда идёшь по этапу (сюда я включаю подписку о невыезде, перехват писем, телефонных разговоров и так далее). Дело в том, что с автора никто и никогда не снимал ответственности за опубликованное произведение – ни в демократическом обществе, ни в тоталитарном.
Я стал писать и публиковаться сравнительно рано. И в свои четырнадцать лет считал признаком самой высокой одарённости – угождать требованию газеты. Так сказать, эй, Вы там, газетчики, чего изволите, сообщите, и не успеете глазом моргнуть, как сработаю и всё что надо Вам выдам на гора в лучшем виде.
В школе, в районной газете знатоки поэзии разводили руками и в изумлении покачивали головами: ну, уникальный случай – та-лант с тремя восклицательными знаками. А я бы сегодня сказал: с шестью, с шестью восклицательными знаками! В самом деле, что может быть унизительней творческого угодничества. Но как говорится, жажда быть признанным талантом застила глаза, и я до того поднаторел в делании стихов, что мне писали из многотиражки совхоза «Путь к социализму» прямым текстом – а теперь, дорогой юный талант, напрягитесь, ждём Ваше стихотворение к празднику Октября.
Словом, с юности доподлинно знал: какое произведение на-печатают, а за какое могут и пожурить. А на Всесоюзной ударной комсомольской стройке Алтайского Коксохимического завода за повесть «Преодоление» (была напечатана по недосмотру властей в альманахе «Алтай») по полной программе довелось узнать и осоз-нать ещё и «уголовную ответственность» за своё сочинение. Впоследствии об этом написал и издал повесть «Огонь молчания», а сейчас лишь скажу, что любой опыт в писательском деле полезен. Во всяком случае, когда говорят о необходимости цензуры – знаю точно, что писателю, осознающему ответственность перед словом, она не нужна. Но обретение ответственности перед словом – это процесс трудно регулируемый, у каждого это происходит по-своему. У меня преследование Алтайской прокуратурой длилось около двух лет. И если бы не вмешательство Михаила Сергеевича Горбачёва, Георгия Мокеевича Маркова, Сергея Владимировича Михалкова, Сергея Венедиктовича Сартакова, достойное человеческое поведе-ние проректора ВЛК Валентина Васильевича Сорокина то сейчас, наверное, уже бы и косточки сгнили.
Ну да ладно, самый трудный этап работы над произведением – когда оно написано, опубликовано и вызвало неудовольствие у власть имущих. Именно благодаря твоему произведению начинается, так сказать, этап работы над тобой, как автором. Вот когда нужны силы выстоять, не сломаться и в любой ситуации оставаться писателем, то есть быть человеком.

14.
– В Ваших романах «Зинзивер» и «Звёздный Спас» фанта-стика и реальность существуют рядом. А в Вашей реальной жизни были фантастические события?
– Да, были. Возбуждение уголовного дела после публикации документальной повести «Преодоление». В этой повести сохранены все реальные фамилии. Так получилось, что полгода, всю осень и зиму, довелось работать на Коксохиме плотником-бетонщиком. Мы выставляли металлическую опалубку – фундаменты (своеобразные стаканы для установки колонн деревообрабатывающего завода. Мы хотели этот ДОЗ строить подрядным способом по методу Злобина, то есть строить весь завод с нуля и под ключ. Но возникали всякие искусственные препоны, и я написал повесть, в которой говорилось о приписках, об очковтирательстве, о показухе и так далее.
В общем, написал повесть, а писал её весело, с интересом и вдруг почувствовал, что её нигде не опубликуют. И действитель-но, издательство «Молодая Гвардия» отказало, причём упрекали меня в основном за малахаи вместо шапок, скафандрового типа робы – брезентухи и граненые носы, мол, нет таких. Положил по-весть в стол, так сказать, до лучших времён – в наш альманах «Ал-тай» поначалу даже не пытался подавать.
И вдруг первое чудо. В отдел пропаганды Алтайского крайкома КПСС пришёл новый инструктор, курирующий альманах. Инструктор по тем временам сравнительно молодой и к тому же пишущий прозу на исторические темы. Попытка – не пытка. Отнёс повесть в журнал. На другой день телефонный звонок от инструк-тора – повесть понравилась, но он бы не советовал её публиковать. На Коксохиме её не поймут, и у автора вполне могут начаться не-шуточные проблемы. Как в воду смотрел. КРАЗ дважды едва не наехал на меня – спасался в ледяной воде котлована.
Словом, инструктору, как прозаику, не хотелось начинать с запрета и он предоставил мне самому решить: печатать её или не печатать? Естественно, я решил – печатать.
В то время я уже работал собкором газеты «Молодёжь Алтая», а зарплату по просьбе отдела строительства крайкома КПСС и крайкома ВЛКСМ (они меня выдернули из котлована) получал в очередном СУ, строительном управлении. Меня перебрасывали из упраления в управление, чтобы не накладно было мне зарплату платить, но зарплата была рядовая. Плотником-бетонщиком в котловане я получал больше.
И что удивительно, когда крайком ВЛКСМ предложил таким способом получать зарплату, у меня никакой искры не проскочило, потому что такой способ оплаты труда по тем временам встречался довольно часто. Хоккеисты были проведены токарями и слесарями. Машинистка в крайкоме КПСС, а зарплата – лаборантки в институте и так далее. Все эти футболисты, хоккеисты, машинистки, а в данном случае и я – назывались «подснежниками». Было такое пленительно-наивное название всем этим преступникам. Откуда-то появляются и исчезают. Никто с ними не вёл никакой борьбы – порождение системы.
И вдруг второе чудо. Я уже учусь в Москве на ВЛК, Высших литературных курсах. Внезапно в двенадцатом часу ночи ко мне в общежитие заявляется следователь по особо важным делам, и колесо «правосудия» начинает затягивать меня. Свидетель. Преступник. А когда сложили мою зарплату за пять лет, присовокупив к ней всё, что только можно было присовокупить, вплоть до премии за лучшую публицистику, и таким образом набрав 10500 рублей, я уже стал не просто преступником, а преступником особо опасным. Основной козырь прокуратуры – многозначительное заявление: вы всего не знаете!
Опись квартиры, унижения, трусость собратьев по перу – вместо помощи угроза изгнать из Союза писателей. Всё пришлось пережить. А как измывались над детьми. Дочь – ученица пятого класса, круглая отличница, и вдруг сообщает мне, что ей нужны документы для перевода в другую школу.
Мы с женой поехали к классной руководительнице – она в слёзы, завуч школы приказала оформить вашу дочь в дебильную школу. Вчера она была отличницей, а сегодня они решили её оформить, причём тайком, в дебильную школу. Уверен, что всё это Вам, как и мне, до сих пор, кажется какой-то не реальной фанта-стикой. А между тем, всё это имело место быть в реальной жизни.

15.
– Ваши тексты обладают многоплановостью, ху-дожественной энергетической сложностью, к ним хочется обращаться вновь и вновь. В чём секрет их долголетия?
– У меня нет оснований, Игорь, вам не верить и всё же, если это так, то поделюсь в некотором роде размышлениями на этот счёт. Размышлениями, касающимися всех писателей. Возьмём для примера всем известный отзыв Гоголя об Александре Сергеевиче Пушкине. И отзыв Льва Николаевича Толстого о Николае Васильевиче Гоголе.
«Пушкин есть явление чрезвычайное, – пишет Гоголь в 1832 году, – и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в той же чистоте, в такой очи-щенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой по-верхности оптического стекла». В другом месте Гоголь замечает: «в последнее время набрался он много русской жизни и говорил обо всём так метко и умно, что хоть записывай всякое слово: оно стоило его лучших стихов, но ещё замечательнее было то, что строилось внутри самой души его и готовилось осветить перед ним ещё больше жизнь».
Всякий раз через какое-то время, перечитывая это суждение Гоголя об Александре Сергеевиче Пушкине, я нахожу в нём новые штрихи, новые подсказки для себя. Вот и в данную минуту, обратившись к ним, чтобы ответить на Ваш вопрос, вдруг ощутил трепет, исходящий от его слов: «…но ещё замечательнее было то, что строилось внутри самой души его и готовилось осветить перед ним ещё больше жизнь».
Чем объяснить столь могучую, проникающую сквозь время проницательность Гоголя? И надо ли объяснять?
А вот что Л.Н. Толстой говорит о Николае Васильевиче Гого-ле: «Гоголь – огромный талант, прекрасное сердце и небольшой, несмелый, робкий ум.
Отдаётся он своему таланту – и выходят прекрасные литературные произведения, как «Старосветские помещики», первая часть «Мёртвых душ», «Ревизор» и в особенности – верх совершенства в своём роде – «Коляска». Отдаётся своему сердцу и религиозному чувству – выходят в его письмах, как в письме «О значении болезней», «О том, что такое слово» и во многих и многих других, трогательные, часто глубокие и поучительные мысли. Но как только хочет он писать художественные произведения на нравственно-религиозные темы или придать уже написанным произведениям несвойствеый им нравственно-религиозный поучительный смысл, выходит ужасная, от-вратительная чепуха, как это проявляется во второй части «Мёртвых душ», в заключительной сцене к «Ревизору» и во многих письмах».
Вроде бы всё правильно говорил Лев Николаевич, а первое, что бросается в глаза, как он говорил. Его, Льва Николаевича, фило-софские произведения на нравственно-религиозные темы, надо полагать, лишены ужасной чепухи и обладают поучительным смыслом. Во всяком случае, когда я был рыбаком океанического лова (советские времена), мы, скрываясь от шторма, зашли в бухту Тассу-Саунд (острова Королевы Шарлоты» – Канада), и к нам на ботах подходили канадцы, по происхождению русские. Их родители духоборы (то есть последователи философского учения Льва Николаевича), избегая притеснений, эмигрировали в Канаду в 1906 году.
Последователи – разумеется, это не шутка. И всё же в оценках Льва Николаевича о Гоголе, о несостоятельности Шекспира и дру-гих преобладает гордыня богоборчества, которой была дана оценка нашей Православной Церковью и которой в пропагандистских це-лях весьма умело воспользовалась безбожная Советская власть. Нет нужды говорить здесь о гениальности Николая Гоголя и Льва Толстого. Но если Вы присмотритесь к их произведениям, то ясно увидите – отношение к ним во времени меняется. И я нисколько не удивлюсь, если отношение ко второй части «Мёртвых душ», о которой так нелестно отозвался Толстой, изменится и люди будут находить в них в полной мере нравственно-религиозный поучительный смысл, а философские искания Льва Николаевича станут не более, чем страницами прекрасной истории русской литературы.
То есть, отвечая на Ваш вопрос, скажу так: возможности писа-теля, любого, весьма ограничены. Мало написать честно, мало на-писать произведение талантливо, надо чтобы Время или Господь Бог (в данном случае не вижу различий) дунул в сторону твоего произведения. Скажем так, осенил его своим дыханием. Когда, как, почему это происходит? Думаю, сие известно только Всевыш-нему, то есть тому, кто обладает таким всепроникающим дыхани-ем. А нам остаётся только честно писать в меру своего таланта.

16.
В разные времена литература выполняла разные функции. Каковы цели и задачи писателя сегодня?
– Если брать художественную литературу, её мировые образцы, с эпохи возрождения и до наших дней, то мы увидим, что в основе любого из взятых произведений был, есть и, очевидно, останется человек. Его характер, причём в жизненной ситуации свойственной эпохе. И тут выясняется, что эпоха это всего лишь декорация, а человек практически не меняется, потому что в ос-нове его поступков хорошо нам известные мотивы. Ненависть, алчность, лю-бовь, справедливость (и так далее) – всё это, как и прежде движет нашими поступками. Поэтому «Гамлет» и «Ромео и Джульетта» до слёз понятны нам, жителям 21 века. Характер – вот что главенствует в художественной лите-ратуре. Эпоха только выпячивает те или иные черты характера. Запечатлеть характер в новом, ранее не встречавшемся, сочетании качеств – это, так сказать, мечта поэта или, как сейчас любят говорить, сверхзадача любого литератора.
В скульптуре тоже запечатлевается характер, но в камне он запечатлевает-ся в застывшей форме. «Из камня, выбрав лишнее, царицу оживил». Слово – это живая вода, оно уступает кинематографическому изображению в широте поверхностного захвата чувств, но оно проникает глубже, потому что своей сутью проникновения подключает к работе восприятия не только сознание и разум, но и что-то такое, что находится вне нас. Во всяком случае, умозрительно к этому всё больше и больше приходят учёные-физиологи.
Что касается целей и задач, стоящих перед писателем сегодня, то мне думается, что его цели и задачи ничем не отличаются от целей и задач любого гражданина нашей страны. Писатель и все хотят жить в процветающей стране. И естественно, что главной первостепенной задачей для каждого из нас должно быть обустройство нашей жизни так, чтобы сама жизнь человека способствовала его процветанию. А это в итоге невозможно без честных демократических выборов. Нельзя к добру гнать палкой. Так что на выборы пойду, и голосовать буду за фундаментальные программы по преодолению бедности. Фундаментальные программы всей своей сутью требуют фундаментальную фигуру в структуре власти. Такой фигурой мог бы быть монарх, а сутью властных структур – Народная монархия.

17.
– В Вашей жизни было много знаменательных встреч и знакомств, я с интересом узнал, что рекомендацию в члены СП СССР Вы получили от писателя Василя Быкова, а Ярослав Смеляков написал вступление к Вашей публикации. Кто ещё оказал на Вас влияние?
– Вот буквально вчера я открыл толковый словарь Владимира Ивановича Даля, изданный ещё в начале прошлого века. Четыре огромных увесистых тома. В это издание я давно не заглядывал. Ныне Даль издан в более удоб-ном формате. Но вот перебирая словари, заглянул и, между страниц, нашлось письмо Василия Владимировича Быкова, которое он написал мне, давая рекомендацию в СП СССР. Письмо на пожелтевшей бумаге датировано 01.11.77. я считал его утерянным, и вдруг такая радость, словно вот только что его получил.
Василий Владимирович дал мне рекомендацию по моим первым двум книжкам. Я с ним разговаривал по телефону из Новгорода уже после ВЛК, Высших литературных курсов. А впервые встретились 2001 году в Германии во Франкфурте-на-Майне. Все его военные повести входили в меня как часть его души, которая в любой самой безвыходной ситуации находила возможность оставаться человеком. Его повести: «Дожить до рассвета», «Сотников», «Его батальон» – это гимны человеку в его стремлении быть человеком. Он сам был таким.
В то же время, что и к В.В. Быкову обратился с просьбой о рекомендации в СП СССР к Виктору Викторовичу Конецкому. Сегодня его больше знают как автора сценария кинофильма «Полосатый рейс». Замечательный писатель, моряк. Он по прочтении книг тоже сразу ответил, сказал, что мои книги отдал полякам на момент перевода, но рекомендации не прислал. Мо-тивировал это тем, что никому не даёт рекомендаций, не встретившись и не побеседовав с рекомендуемым. Он был действующим капитаном, ходил по морям – порт приписки то ли Ленинград, то ли Мурманск, а я тогда уже завязал с морями, жил в Барнауле. В общем, нам встретиться было довольно-таки проблематично.
Уж не знаю, сколько времени прошло, однажды приехал на семинар очер-кистов в Пицунду. Меня на нём в очередной раз рекомендовали в члены СП СССР, но я уже ни во что не верил, поэтому шибко не зацикливался на семи-наре.
В поездке на семинар (по пути из Сухуми в Пицунду) на автовокзале под-грёбся ко мне какой-то лохматый с колючим взглядом человек и попросил денег на билет. Не знаю почему, но я купил ему билет и дал ещё трёшку. Ду-маю, пусть пойдёт опохмелится. Он ушёл, а в автобусе подсел и стал расска-зывать, что он совсем не такой лохматый как кажется. У него есть хороший двухэтажный дом, жена, лозы винограда изабеллы. Он разводит нутрий и работает в котельной.
Пригласил меня в гости, дал адрес – недалеко от Пицунды. А так как я не зацикливался на семинаре, то решил съездить к нему. К тому же в те времена в Барнауле не было лука, а жена сказала: без лука не приезжай. Думаю, если что, хотя бы луку куплю.
Лохматый человек не обманул. Со всей его семьёй посидели. Меня они снабдили луком и десятилитровым пластмассовым бочонком с изабеллой. Приехал в Пицунду уже потемну, а поутру выхожу из комнаты – сидит в па-лисаднике одинокий-одинокий человек, совсем одинокий. Смотрю, и поверить не могу – Конецкий, он ли!? Подхожу.
– Здравствуйте, Виктор Викторович!
– Ну, здравствуй.
Стало быть, он. Говорю, я такой-то, из Барнаула, просил у Вас рекоменда-цию. Он хмуро так ответил – не помню, вас таких здесь много.
А он оказывается на фуршете по окончании семинара так горячо выступил против всех этих семинаров, семинаристов и писателей-учителей, плодящих графоманов. Но я-то не был на фуршете, добывал лук. И меня задело – вас таких здесь много. Говорю, но Вы же написали мне в письме, что отдали мои книги полякам на момент перевода.
– А, так ты за гонораром пришёл?!
Поодаль от него сел на лавку, сижу, сказать нечего. Сижу, а в мозгах одна мысль – надо уходить, ещё подумает, что действительно жду гонорар. А он взглянул на меня и словно мысль прочитал, со злым ехидством подытожил:
– Сидишь, ждёшь?!
– Да ничего я не жду, – встал и пошёл к себе.
Он остановил – слушай, старик, у тебя не найдётся опохмелиться?
К моей комнате подошло ещё человек пять. Что-то как бы по воздуху передалось. Так гуськом друг за другом и вошли в мою комнату. И такой хороший разговор получился о писательстве, о предназначении писателя, о человечности.
Где-то в обед за мной провожающий прибежал, сообщил, что руководи-тель нашего семинара Виктор Андреевич Ильин (прекрасный незаслуженно забытый очеркист) сказал, чтобы немедленно шёл в автобус, на самолёт опаздываем. Я схватил что можно, а на мешок с луком рук не хватило. Виктор Викторович вскинул мешок себе на плечи, и мы побежали к ав-тобусу.
Автобус фешенебельный, с затемнёнными окнами, как витрина роскошно-го магазина. А мы с какими-то сумками, мешками. Все расступились – Виктор Викторович Конецкий, живой классик. А он прошёл в автобус и, по-моему, кого-то нарочно мешком зацепил. Мы обнялись, больше для окру-жающих, он вышел из автобуса, и сразу дверь захлопнулась – поехали. По-ехали, и тут Виктор Андреевич Ильин со свойственным ему добрым юмором заметил:
– Ну, знаете, Виктор Трифонович (он с первого дня семинара и потом все-гда называл меня по имени-отчеству), я ждал от Вас всего, чего угодно, но чтобы классик помогал вам внести в автобус мешок с луком, такого нет, не ожидал.
Разрядил обстановку.
А потом, уже много лет спустя, я послал Виктору Викторовичу свой рассказ, опубликованный в журнале «Слово» (к сожалению, это было время какого-то склочного размежевания писателей на своих и чужих), и он позво-нил мне по мобильнику, мобильники тогда только входили в жизнь. Очень удивился, что я в Берлине. Восхищённо сказал: надо же – чудеса. Сообщил, что читать мой рассказ не будет, что он поэтому только и позвонил, чтобы я не обижался и не ждал ответа. И это тоже был жестокий урок того времени.
На следующий день я ему сам позвонил. Мы говорили о другом. Но в молчаливых паузах – прощались. Я сказал, что сразу после Берлина приеду к нему, но он не разрешил.
Проза Виктора Викторовича Конецкого полна сверкающих алмазных россыпей. Он умел говорить о поэзии, как о замечательном путешествии, а о путешествии как о замечательной поэзии. Он любил Виктора Петровича Астафьева и Василия Владимирорвича Быкова, которому в разговоре со мной всегда передавал привет.

18.
– Вы автор как прозаических, так и поэтических книг. Какие особен-ности имеет проза поэта и поэзия прозаика?
– Наверное, такой вопрос имеет смысл в статистическом плане, если ис-следовать большое количество прозы поэтов и поэзии прозаиков. А в обычной жизни больше бросаются в глаза индивидуальные качества писателя. Когда в поэзии и прозе работают такие гениальные мастера, как Пушкин, Лермонтов, Бунин, практически невозможно по их произведениям производить сортировку – в какую корзину надо отправлять автора, где он больше поэт, а где прозаик. Всё исполнено на высочайшем уровне мастерства.
Единственное, что всегда отмечал для себя в прозе Пушкина – у него проза голая, практически отсутствует живопись, свойственная Гоголю. Но значит ли это, что проза Пушкина уступает Гоголевской или затмевается ею. Нет и ещё раз нет. Тонкое наблюдение, владение словом иногда дают сто очков вперёд живописанию и наоборот. Не случайно кому-то нравятся стихи Пушкина, а кому-то Лермонтова. А возьмите стихи Ивана Алексеевича Бунина и его же рассказы – ей Богу, решительно невозможно определить в какую «корзину» поэта или прозаика надо «класть» этого мастера слова.
Лев Николаевич Толстой восхищался прозой Лермонтова. Именно прозой. Он считал, что из Лермонтова получился бы величайший прозаик.
Мне представляется, когда писатель держит себя в хорошей рабочей фор-ме – настроение способствует угадыванию жанра произведения. Как гово-рится – по наитию иду к общежитию.
__________________________________________________________

19.
– Вы помните, когда написали своё первое стихотворение?
– Помнить не помню, но прикинуть могу – где-то в восемь-девять лет.

20.
– В поэтический сборник «Свет времени» вошли стихотворения, на-писанные вами в разные годы. Их объединяет доверительная авторская интонация, желание осмыслить пройденный путь. Помните ли Вы обеты, данные в юности?
– Обеды помню. Обеды в офицерской столовой, в которой мы, пацаны, ели на талоны военных лётчиков, воевавших в Северной Корее. Впрочем, об этом написано в повести «Смеющийся пупсик». А вот обеты, подобные Александру Герцену и Николаю Огарёву, присягнувшим на Воробьёвых горах пожертвовать своей жизнью за ради борьбы с самодержавием – такого не помню.
Хотя все мы были патриотами. Село Черниговка своей сутью делилось как бы на зоны. Собственно Черниговка и черниговцы: это средняя школа №1 и семилетняя школа №2. Станция Мучная: дети рабочих рисозавода, мехзавода, мы – колхозники, дети военных из гарнизона – всё это зона школы №3. Дрались улицами и зонами. Колхозники считались самыми безот-ветными, нас, колхозников, никому не возбранялось обзывать, бить и гнобить. Мы были рабами рабов. Сталинский посыл – чем ближе к коммунизму, тем жёстче классовая борьба – до того закомпостировал людям мозги, что вот совсем недавно великовозрастный мальчик Юрий Петрович Любимов вдруг сравнил работу своих таганских птенцов с колхозом. Маразматическое сравнение, как говорится, ни к селу ни к городу, но тем на-глядней продемонстрировал идеалогический маразм существовавшего в нашем советском обществе классового неравенства заводского рабочего и колхозного крестьянина.
И всё же мы, колхозники, росли патриотами своего села, своего государ-ства. Нам хотелось, чтобы наша Черниговка была лучшим селом Приморья. И село-таки было лучшим. В наше время все улицы были озеленены. Мой отец, председатель колхоза имени Молотова Трифон Аксентьевич Слипен-чук, уделял особое внимание благоустройству села. Возле шоссейных трасс были вырыты отводы для воды – в Приморье не редкость затяжные дожди. Я, как сын председателя колхоза, искренне мечтал, чтобы Черниговка наполнилась Героями Советского Союза. Чтобы вот так просто шёл куда-нибудь и мог встретить настоящего Героя, потому что с детства знал, что всюду, где есть они, на них дивятся и восторгаются местом, где они родились или живут.
Когда прочёл «Дерсу Узала» В.К. Арсеньева, а потом услышал в одноимённом фильме гениального Акиры Куросавы упоминание о Черниговке (там кто-то, идя по железнодорожной насыпи, сказал, что до Черниговки осталось 80 километров). Представляете, ни сто, ни двести, а ровно восемьдесят. И сразу мостик – «80 000 км. под водой» Жуль Верна и Черниговка уже не Черниговка, а в некотором роде таинственный порт приписки «Наутилуса» капитана Немо. Восемьдесят километров до Чер-ниговки! Я был на седьмом небе. Мне очень хотелось, чтобы в Черниговке было как можно больше знаменитых известных людей и о моей родной Черниговке знали хотя бы чуть-чуть даже в Москве.

21.
– Ваши стихи на аудиодиске читают народные артисты России Александр Филиппенко и Михаил Козаков. Расскажите, как складывалось сотрудничество с ними?
– Никак не складывалась, то есть сотрудничества, в полном понимании смысла этого слова, не было. И не надо думать, что автор или артисты в том виноваты – нет, никто не виноват. Помните стихи великого Расула Гамзато-ва.
Если верный конь, поранив ногу,
Вдруг споткнулся. А потом опять,
Не вини его – вини дорогу
И коня не торопись менять.

Не вини коня – очень точное наблюдение. Мы живём в такое время, когда художник, как творец, не представляет интереса. Во всяком случае, в мире денег, где главным движущим постулатом является покупка и продажа, он не в состоянии конкурировать даже со своими произведениями. Они в цене, они за большие деньги принадлежат музею или какому-то частному коллекцио-неру, а художник в это время может прозябать и умереть под забором. Нечто подобное произошло с французским поэтом Полем Верленом. Журналисты находили его на чердаках, в подвалах, записывали его гениальные строки, а потом публиковали в своих газетах и журналах и таким образом увеличивали тиражи своих изданий.
В данном случае меня не интересует пристрастие Верлена к абсенту и его, так сказать, беспорядочная жизнь. Хочу лишь указать, что присутствие автора на рынке, где происходит приобретение его творений, не только не обязательно, но и даже не желательно. Начнёт ещё, чего доброго, не к месту кричать, что его гениальная картина не продаётся.
По моей просьбе разговаривал с народными артистами главный редактор журнала «МетроФан» (издание ИФК «Метрополь») Олег Зверьков. Он указал на мои стихи, которые я подобрал, а всё остальное – уже Александр Филип-пенко и Михаил Козаков.
По-моему стихи: «Возвратясь из поездки раньше…», «У истоков будущей морали…» и «Какая мука – сидеть во Внуково…» очень сильно прочитаны Александром Георгиевичем. Мне сказали, что придя на радио (на запись), он был окружён таким количеством поклонниц, что всё равно бы меня к нему не пустили.
Что касается прочтения моих стихов Михаилом Козаковым, то для меня было неважным, как он их прочтёт. Для меня было важным, что мои стихи читает Козаков. Этот артист запомнился мне с детства с первой же его роли в кино «Убийство на улице Данте». Там он играл фашиствующего молодчика, убившего свою мать. Одно или два стихотворения Михаил Михайлович вы-брал сам. Выбор стихотворения о художнике «Я кружу по городу, как шакал…», показался мне символичным. Я его привожу в дневнике-путешествии «Золотой короб» о поездке в Израиль.
Дело в том, что в 1999 – 2000 годах, как раз на двухтысячелетие Бога Ии-суса Христа, мы с Галой, моей женой, совершили паломничество по святым местам и по независящим от нас причинам вместо двух недель пробыли на Святой Земле ровно сорок дней. Об этом, как уже сказал, мной написан дневник-путешествие, в котором мы с женой упоминаем о Михаиле Козакове и о его пустующем театре в Яффе (о том, что Козаков вдруг, всё бросив, вер-нулся в Москву). Так что стихотворение о художнике, которое Михаил Михайлович по своему усмотрению прочёл на диск, я воспринял как привет мне. Мол, знаю-знаю о чём ты там, в Телль-Авиве, судачил со своей супру-гой. И ещё меня убедил в этом его вопрос к гл. редактору «МетроФана», сколько мне лет.
В общем, никакого сотрудничества не было. Обычное разделение труда, обычный рынок и обычная работа по найму, за деньги. И тут рынку моё не-вольное – спасибо!

22.
– В одном из стихотворений у Вас есть превосходные строки:
«Мне суть вещей открылась неожиданно
И стала частью моего сознания
Под микроскопом в капельке обыденной
Вдруг отразились свойства мироздания…»
Увидеть в малом большое – в этом и состоит талант художника?
– В Вашем вопросе (№ 16) – каковы цели и задачи писателя сегодня? – я уже ответил на этот вопрос в соответствии со своим пониманием призвания литератора. То есть для меня талант заключается в правдоподобном отобра-жении сути характера. Главным предметом художественной литературы является характер. Эпоха только выпячивает те или иные черты характера. Запечатлеть характер в новом, ранее не встречавшемся, сочетании качеств или чувств – это, как уже говорил, главная мечта поэта. И тут всё сгодится: и малое в большом, и большое в малом. Если удалось талантливо отобразить движение характера, то об остальном можно не тревожиться, потому что, как говорил Антон Павлович Чехов – что талантливо, то и ново.

23.
– К сожалению, сегодня людям не до стихов. Канули в прошлое миллионные тиражи сборников поэзии, поэтические вечера, собирающие стадионы. В чём сегодня назначение поэзии?
– Мне представляется, что на этот вопрос уже был ответ, но, судя по тому, как Вы его сформулировали, связав с тем, что ныне людям не до стихов, что в прошлом были миллионные тиражи сборников поэзии, а поэтические вечера собирали стадионы, Вы, очевидно, уверовали, что назначение поэзии как-то связано с массовостью. Дескать, есть же поп-музыка, почему не может быть поп-поэзии? В этом смысле всё может быть, но ненадолго. В конце концов всё возвращается на круги своя, и остаются единицы, действительные мастера художественного слова, поддерживающие вечный огонь поэзии. Как правило их очень и очень немного. В Китае, например, в эпоху Тан (она длилась около трёхсот лет, с шестого по девятый век) было издано две тысячи семьсот поэтов. Эта эпоха наибольшего могущества Китая, именно в эту эпоху было изобретено книгопечатание и первая напечатанная книга (тогда в Китае был широко распространён Буддизм) называлась «Алмазная сутра».
Даже по сегодняшним меркам 2700 поэтов это очень много, но когда мы говорим об этой эпохе, мы, как говорится, навскид вспоминаем трёх поэтов: Ли Бо, Ду Фу и Ван Вэя.
В позднее советское время издавались стотысячные тиражи не только Роберта Рождественского, Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко, но и стотысячные тиражи, например, Эдуарда Асадова и других ныне возможно незаслуженно забываемых авторов. Я далёк от того, чтобы кому-то выстав-лять оценки. В моём понимании все поэты, как эпохи Тан в Китае, так и у нас, достойны уважения. Большое количество поэтов это же не большое количество алкоголиков и тунеядцев. Именно они, авторы стихов, свидетельствуют об образованности той или иной эпохи. И всё же, повторюсь, профессиональная работа с поэтическим словом – удел не многих, но именно они поддерживают вечный огонь поэзии, и это ни в какой мере не связано ни с тиражами поэтических сборников, ни с тем, что сегодня людям не до стихов. Бог дунет, и у поэта – стихи, и поверьте, и читатели найдутся.

– Игорь Павлович, пожалуй, Ваши вопросы под номером 24 и 34 объеди-ню, в моём понимании они перекликаются.

24.
– Ваши книги популярны у читателей разных возрастных и социаль-ных групп, потому что в них говорится о том, что волнует каждого чело-века – о дружбе и верности, любви и надежде. Как Вам удаётся расположить к себе читателей?

34. – Писатель ремесло одинокое, а в жизни Вы общительный человек? Расскажите о своих близких, друзьях, родных?
– Начну по порядку, с 24-го вопроса, но не буду разделять ответы.
Да, вот такой я весь из себя писатель, пишу о том, что волнует каждого, и читателю просто некуда деваться, он полностью в моих мозолистых руках. (Разумеется, шучу.) Но в вашем вопросе, Игорь Павлович, присутствует ответ. И невольно возникает соблазн согласиться с Вами. И я бы с удовольствием согласился, в конце концов, никто не враг самому себе. Но, увы! Как-то мне довелось выступать по ТВ РБК вместе с Антоном Ми-хайловичем Треушниковым, владельцем издательства «Городец», которому я очень признателен. Они издали и дважды переиздавали мой сборник стихов «Свет времени», издали мой фантастический роман «Звёздный Спас», словом, много сделали для меня, как своего автора. По-моему, выступление на ТВ РБК, которое упоминаю, организовано тоже с их помощью.
И вот мы с Антоном Михайловичем Треушниковым в эфире, подчёрки-ваю, прямом эфире. И он вдруг говорит, что писатель Слипенчук никогда не будет издаваться массовыми тиражами. Вот, думаю, ничего себе пророчество. Я даже не выдержал и возразил ему, мол, не надо – будут! Возразить-то возразил, а придя домой призадумался. С чего это он? Стал интересоваться у читателей – как пишу, понятно или не очень? А читатель мой такой доверчивый (может быть, у всех они такие)? Говорю читателю, мол, где-то слышал, что пишу недостаточно понятно, надо как-то постараться мне и писать более понятно, как Вы считаете?
Отвечают едва ли не хором, наперегонки, причём кивают головами, со-чувствуют.
– Да-да, пишете недостаточно понятно, надо как-то Вам перестроиться и постараться писать более понятно. Это Вам наше читательское напутствие.
В другой аудитории говорю уже в иной плоскости, мол, где-то слышал, что пишу без всяких новомодных выкрутасов и настолько понятно, что буквально всё разжевываю – как Вы считаете, понятно ли пишу?
И опять наперегонки, и опять кивают головами.
– Да-да, Вы очень понятно пишете. Ну. до того разжёвываете, что нам, чи-тателям, остаётся только глотать и мы глотаем. Так что наше Вам решитель-ное напутствие продолжайте и дальше так понятно писать.
А тут намедни разговариваю по Скайпу с главным редактором газеты «Аргументы недели» А.И. Углановым. У меня с этой газетой впервые в жиз-ни сложились дружеские отношения, то есть в преамбуле к моим публикациям редакция иногда указывает, что В.Т. Слипенчук их автор.
Разговор у нас абсолютно деловой, они разместили мои ироничные стихи из цикла «Примитивные», причём в двух газетах отвели на стихи по полосе. А я вот такой «Фон-Барон», ещё остался недоволен задержкой с публикацией. Внешне так получилось, на самом деле, был очень доволен. Они в прошлом году дали мою поэму «Путешествие в пустое место» отдельной вкладкой. В советские времена отдельной вкладкой в газете, кажется «Известия», давали стихи только Твардовского «Тёркина на том свете». Александр Трифонович был человеком в полном смысле этого слова с большой буквы. Очень смело и бережно вёл литературное хозяйство. Я его иногда перечитываю, и советское время выглядит не таким уж потерянным и в его стихах, и в «Новом мире» вообще. Но вернусь к разговору с Углановым.
– Говорю: Андрей Иванович, как Вы решаетесь помещать мои стихи в газете, ныне чтение стихов имеет практически нулевой рейтинг?
А он – мне:
– Ваши стихи понятные. Читаю, и в них мне всё понятно. Но у Вас поли-тики много.
Упрёк относительно политики не воспринял. Политика это жизнь. Великое произведение итальянского поэта Данте Алигьери «Божественная комедия» являющееся бессмертным памятником Мировой литературы – это же квинтэссенция политики всей Европы 14-го века.
Говорю Угланову, ловлю на слове: «Вы не против, если прочту новое сти-хотворение «Человек в оконце»? Выслушал. «Ну, что я говорил – всё понят-но!» Вы представляете, какой для меня комплимент. Предлагаю ему: хотите, это стихотворение посвящу Вам. Конечно, немного разволновались – не каж-дый день и я посвящаю стихи, и он принимает посвящённые стихи.
Так что, Игорь Павлович, был бы Вам очень признателен, если бы Вы поспешествовали мне с этой публикацией в «Вечерней Москве». Заодно бы и конкретно прочувствовали свою просьбу – рассказать о своих близких, друзьях, родных? Друзья и близкие не падают с неба, они рядом и познаются в общем деле.

Человек в оконце
Андрею Угланову
Солнце яркое светит,
Но меня не заметит.

Да и кто я для солнца –
Человек из оконца.

Человек из оконца,
Как пылинка для солнца,

Как пылинки частица,
Что на солнце искрится.

И мне кажется, солнце –
Это тоже оконце,

За которым нас знают
И тайком наблюдают.

Наблюдают сквозь солнце,
Как ты смотришь в оконце:

Как пылинка искрится,
Как твой разум струится,

Как восходит сквозь солнце
К человеку в оконце.
__________________________

Что касается родных, то нас, детей шестеро, три старших сестры и три брата, я из них самый младший. Во время войны удочерили сестру Ларису, она одногодок со средним братом Эдиком. Все вышли замуж и все женились, у всех дети и у детей дети. Я уже четырежды внучатый прадед. Моя жена Галина Михайловна Слипенчук, если доживём до 2013 года, то справим с ней Золотую свадьбу. Мой отец Трифон Аксентьевич и мама Наталья Антоновна справляли.
У нас с Галой двое детей: Миша старший, у него сын, наш внук Гриша.
И дочь Наташа, у неё трое детей, наших внуков: Ваня, Марфа и Глафира.
Миша закончил МГУ, профессор, доктор экономических наук, кандидат географических наук, недавно избран депутатом Еравнинского района республики Бурятия, известный предприниматель, руководитель ИФК «Метрополь».
Наташа закончила сельскохозяйственную академию, Тимирязевку, кандидат экономических наук. Пытается дать детям европейское образование. Говорит мне: «Папа, подрастут внуки и переведут твои стихи и романы на все языки Европы и Азии». Молчу. А что скажешь. Отец мой, будучи председателем колхоза, с детства привил – если ты где находишься, то в силу своих возможностей несёшь ответственность за всех. Слипенчуковская ветвь. Так что ей и подумать о себе некогда. Ну да ладно.
Вы, Игорь Павлович, прислали мне тридцать семь вопросов, и хотя пони-маю, не все мои ответы придутся Вам, или Вашей газете по душе, отвечаю на все, потому что неизбалован вниманием прессы. Есть вопрос, должен быть ответ. Наберитесь терпения, это Ваши вопросы.

25.
– В России писательское слово всегда было камертоном общественных настроений, к нему прислушивались и «низы» и «верхи». Интересно, а к чьим словам прислушиваетесь Вы, кто из современных писателей вам интересен и почему?
– Искренне сомневаюсь, что писательское слово было всегда (стало быть является и ныне) камертоном общественных настроений и к нему прислуши-вались и «низы» и «верхи»? Увы, увы, это не так. Ландшафт общественных настроений в начале двадцатого века и вообще в 20-м веке не был однородным. Горы, степи, лесостепи, реки, озёра, и так далее, и так далее. Множество сословий, причём гордящихся своим сословием, являлись внутренне обособленными, лишь внешне соприкасаемыми структурами. Крестьянина интересовало одно. Разночинного интеллигента – другое. Купца – третье. Служивого чиновника – четвёртое. А рабочего пролетария – пятое. И так во всех сословиях, которых в царское время было более десятка. Газеты, журналы, книги художественной литературы обслуживали гра-мотную часть страны, то есть весьма ограниченную часть. И говорить, что к ним прислушивались «низы» и «верхи» это миф. Никто ни к кому не прислушивался, всем сословиям (поднимите газеты тех лет) достаточно было смысла жизни в своём сословии.
Но вот когда проводились стратегические реформы или начиналась война, то тут уже всё менялось. Ландшафт человеческих настроений становился более однородным, особенно во время затяжных войн. Вступали в силу общечеловеческие чувства: бесприютности, боли, холода, голода или невыносимых потерь. Ареал распространения печатной продукции увеличи-вался, а с ней и вес писательского слова. Война, как говорится, равняла всех, разделительные стенки между сословиями становились прозрачными или исчезали вовсе.
Где-то в середине Отечественной войны Советская власть помирилась с РПЦ, Русской православной церковью, а через неё со своим народом. Никакого участия в этом писатели не принимали. Всё решила Советская, то есть безбожная власть единолично. Сейчас находятся знатоки, которые упрекают за это известных иерархов. Задним умом каждый из нас крепок. Но суть любой Церкви в том, что где народ – там и Церковь. Там где Церковь – там и народ. Какой бы ни была власть, она не может обойтись без народа. Правда, у любой власти есть средства принуждения, насилия, за которые так или иначе приходится расплачиваться. Иногда кровью своей, а ещё хуже кровью своих детей и внуков. Мировая история накопила достаточно при-меров на этот счёт. Но и здесь писатели всегда были как бы «сбоку припёка». На них всегда ссылались как на известный пример отношения к той или иной власти.
Во времена царизма Лев Николаевич Толстой возвысил голос. Встал как бы над Царём и над Церковью. Результат известен – остался и без Нобелев-ской премии и без креста даже над гробом.
В Советское время Михаил Александрович Шолохов (у нас на ВЛК был курс о Шолохове и его творчестве) вполне мог закончить жизнь как предводитель белогвардейского казаческого движения на Кавказе. И вот ирония, как раз в тот момент закончить, когда в газете «Правда» (1938) печатался его роман «Поднятая целина». Роман, воспевающий коллективизацию, воспевающий колхозы.
Всё это говорю не для того, чтобы кого-то предостеречь не возвышать го-лос, а к тому, что в моём понимании писатель сродни живому горну. Одному Времени дозволяется на нём трубить «подъём», другому – только «отбой, а для третьего искореняется самая возможность звука на живом горне. Как это сделал колумбийский писатель, журналист Габриэль Гарсиа Маркес – дав анти-пиночетовский обет молчания.
Михаила Шолохова спас Сталин, как оказалось спас будущего лауреата Нобелевской премии. Спас от своих же клевретов, по сути, от самого себя спас. Кроме того, Шолохов был членом ЦК КПСС. То есть хочу подчеркнуть, что власть в состоянии не только похоронить того или иного писателя, но и поднять его, сделать знаменитым. Но как говорил поэт А.С. Грибоедов, за-нимавшийся дипломатией по прямому долгу службы, – Избави Бог нас пуще всех печалей. И барский гнев, и барская любовь.
С политиками дружить затруднительно, но к их словам, учитывая всё выше сказанное, всегда прислушивался и прислушиваюсь. А к писателям – не ко всем. Но ко всем – моё уважение и сочувствие. Все писатели обязаны прислушиваться не столько друг к другу сколько к народу. Как не крути, а творец языка, на котором мы говорим и пишем – народ.
____________________________________________

26.
– Писатель острее других чувствует боль и надежды своего времени. Как Вы относитесь к тому, что происходит в нашем обществе? Вы опти-мист или пессимист?
– Вообще-то по своему складу отношу себя к оптимистам. Но вот только что разбился один самолёт, другой. Ушёл на дно в течение четырёх минут пассажирский теплоход «Булгария», а вместе с ним команда и его пассажиры. Это невосполнимые утраты, и если я отвечу, что оптимист и на всё смотрю оптимистично, то это покажется не только претенциозным, но и весьма странным. Сегодня все мы скорбим и зачастую уже воспринимаем обычные информационные программы «Вести», «Время» и другие как сводки с боевых действий или бездействий нашей исполнительной власти. И что лукавить, откуда-то из души поднимается волна протеста – доколе?
И тут самое время остановиться и спросить себя, а что министры наши будут за нас водить корабли, следить за техникой безопасности, чтобы мно-готонные генераторы не вырывало из станин крепления на гидростанциях? Чтобы не ослепляли лазерами наших лётчиков идиоты-злочинцы (лучшего слова им не нахожу)? Мы к месту и не к месту ориентируемся на Запад. Вот у них там – так-то и так-то, а у нас?! Может, и нам пора действовать, как дей-ствуют, например, простые обыватели немцы? Неправильно припарковался, поставил машину на пустующее место инвалида, и сразу телефонный звонок в полицию с требованием, чтобы тебя оштрафовали по полной программе с вытекающими последствиями на право вождения машины. И так во всём: и в розжиге костров в неположенном месте, в замусоривании помещений и дво-ров и так далее, и так далее. Тогда легче будет спросить и с министров, и с прокуроров-оборотней и с оборотней-полицейских, и с военных, устраивающих под грифом секретности склады-могильники в соседстве с населёнными пунктами. Или мы ждём, как всегда, сверху ободряющего нака-за на этот счёт.
В своих «Заметках с затонувшей Атлантиды» писал, что у меня из-за моей астмы дача в Крыму с советских времён. Сам её строил вместе с сыном, впрочем, всей семьёй строили, на каждый купленный гвоздь была квитанция для ОБХСС. Место дачи – степные каменистые выселки. С одной стороны ракетчики, с другой моряки. Сдуру написал о чистой тёплой воде в море (у нас вода теплее, чем в Ялте), о каменистом пляже и что же?! Армию убрали, и началась всемирная стройка. За пять лет ещё один Черноморск вырос, не узнать мои выселки. Идут отдыхающие, в основном минчане и москвичи, и бросают мусор, где ни попадя – пакеты, пластмассовые мятые бутылки, окур-ки, пачки из-под сигарет. Написал уже вторую вывеску с просьбой – не со-рить и указал стрелкой, где стоит контейнер для мусора. (Сам добивался его установки.) На три недели уехали с женой, приезжаем. Дальше рассказывать нет смысла. Подошёл к ограде, где три недели назад висел красивый щит с просьбой, и закурил. Постоял, покурил, жена подошла. Вместе молча постоя-ли, пошли во двор. Жена говорит: «Что же ты сигарету бросил под ноги и, главное, ещё и растёр?!» Бесконтрольно получилось, я же русский. А будь я немцем, наверное, заплакал бы и убежал, куда глаза глядят. Простите меня, собратья, но порою не хочется быть таким русским, таким бесконтрольным. Наши министры, наши прокуроры, наши партийные деятели, больше похо-жие на бухгалтеров, в общем, все наши начальники, они же такие, как мы, они из нас произросли. Ну, может быть, в чём-то более умные, более информированные (не без этого, конечно), но характер-то у них наш.
И тут, прежде всего себе говорю – ладно вывеска с просьбой, напишу новую. (Щит жалко, такой хороший щит в наших местах не сразу и найдёшь).
Впрочем, вернусь к началу нашего разговора и тоже с вопроса. Скажите, а что прежде не было подобных техногенных катастроф? Не разбивались са-молёты, не сталкивались поезда, не тонули корабли?! Один Чернобыль чего стоил. А сколько при Советской власти замалчивалось, скрывалось под вся-кими записками «только для служебного пользования» и документами под грифом «Сов. Секретно»? Фасад государства всегда был чист, но что творилось за фасадом – одному только Богу известно.
Теперь достоянием журналистов становится буквально всё. И это вселяет надежду, что мы уже готовы воспринимать правду жизни без всяких прикрас. Ещё бы научиться взглянуть на себя честно, с достоинством и работать не показухи ради, а с любовью к ближнему своему. И вот здесь я – оптимист. Думаю, если хотим жить по-человечески, все к этому придём. Все, в конце концов, станем оптимистами, или разбежимся по всем странам и континен-там, в общем, куда глаза глядят. А Земля наша всюду покрыта прахом Отцов и Дедов наших и ждёт от нас лишь одного – быть Человеком.

27.
Последняя московская книжная ярмарка показала. Что тяга к чтению в народе велика. Первое, что бросилось в глаза – как хорошо расходились книги именно серьёзных писателей.
Значит, люди не хотят литературных суррогатов?

28.
– Книжный рынок активно развивается, появляются новые имена в литературе, но при этом доля развлекательной и сомнительной литера-туры у нас зашкаливает. А как Вы отличаете настоящую литературу от очередных однодневок?
– Хорошие вопросы. Мне благодаря издательству «Городец» довелось трижды поучаствовать в московских книжных ярмарках. В 2002 с книгой «Светлое воскресение». Фантастическая повесть в трёх рассказах. В 2004 с книгой «Золотой короб». Дневник-путешествие по Святой Земле – поездка в Израиль. И с первым изданием книги стихов «Свет времени». За книгу «Светлое воскресение» мне даже дали увесистую статуэтку – бегущий маль-чик с книгой в руке, напоминающий Меркурия. Этой статуэткой очень дорожу, мне кажется, что на этого Меркурия я был весьма сильно похож в детстве.
И ещё тогда же получил два Диплома «за оригинальность стиля и мысли повести» и «за благородство стиля и продолжение лучших традиций российской прозы». Впечатляющие Дипломы. А меня они ещё и потому впечатлили, что когда написал повесть, то отдал для публикации в один из провинциальных журналов, в котором главным редактором был мой знакомый – в студенческие годы на вечере поэзии в Омском сельхозинситуте (мы студенты разных вузов) делили с ним пальму первенства, как поэты на состязании в Блуа.
В журнале взяли повесть на прочтение без энтузиазма. Зато с таким не-поддельным энтузиазмом возвращали (чуть ли не с фанфарами), мне это по-казалось подозрительным. На каком-то собрании встретились с главным редактором журнала, он говорит:
– Старик, ну ты меня своей повестью удивил. Я всегда знал, что ты плохо пишешь, да ты это и сам знаешь. Но чтобы писать так плохо – никогда не предполагал. Спрячь повесть, скажи, что ты её никогда не писал и никому-никому не показывай.
Прошу прощения за подробности, но когда «Городец» попросил для публикации что-нибудь прежде никогда не издававшееся, то я предложил по-весть «Светлое воскресение». А в связи с крайне уничижительными отзыва-ми о ней, решил на четвёртой сторонке обложки книги поделиться опытом подбора книг для чтения, под рубрикой «От автора».
Все, кому приходится отбирать книги для чтения самостоятельно, в конце концов перестают доверять аннотациям и всякого рода объяснениям содер-жания произведений. А следуют единственному правилу – открывают книгу наугад и прочитывают одну-две страницы, доверяясь собственному вкусу и интуиции. Нечто подобное предлагаю и я читателю, впервые взявшему в ру-ки мою повесть «Светлое воскресение», которую с определённой долей смелости отношу к жанру духовной фантастики.
В моём понимании книга «Светлое воскресение» имела успех. Первый рассказ из неё «Дети двойной звезды» дважды звучал на радио «России» с многоразовым продолжением. Я получил большое количество отзывов на радиопостановку по рассказу – с ними можно познакомиться на моём сайте slipenchuk.ru
Зная историю отвержения повести, а потом её публикацию и положитель-ные отзывы, в том числе и на московской выставке-ярмарке книг, вновь прихожу к выводу, о котором говорил выше.
Мало написать честно. Мало написать произведение талантливо, надо чтобы Время или Господь Бог (в данном случае не вижу различий) дунул в сторону твоего произведения. Скажем так, осенил своим дыханием.
Во всяком случае, всё, что произошло с повестью «Светлое воскресение», объясняю этим внезапным независящим от меня дуновением Времени.
Что касается развлекательной и сомнительной литературы, количество ко-торой, как Вы говорите, зашкаливает, то, думаю, поднимем общий уровень образования, о котором сегодня много говорим, и всё само собой наладится. Мы в рынке, есть спрос – есть и предложение. По крайней мере, читают, а стало быть, буквы не забудут. Таблицу умножения некоторые школьники (и не только) уже забывают. У Джона Голсуорси есть рассказ «Во всём нужно видеть хорошую сторону».
____________________________________________________________

29.
- Каких писателей и поэтов вы чаще всего перечитываете?
30.
- Литературное творчество освобождает от иллюзий, комплексов, расширяет горизонт. В чём секрет создания успешной книги?
31.
– Какое из Ваших сочинений Вам наиболее дорого?
– В последнее время, к сожалению, не только никого не перечитываю, но даже мало читаю. Иногда заглядываю, чтобы только напомнить себе ауру произведения. Пусть никого не удивляет, что когда ты пишешь, то мало читаешь. Виктор Викторович Конецкий напрямую мне говорил, что когда пи-шет – старается ничего не читать. И многие другие придерживались и придерживаются этого правила.
Помню, после морей уже приехал к Владимиру Фёдоровичу Тендрякову в Красную Пахру (он прочитал мне рассказ «Хлеб для собаки», только что за-кончил), начали говорить о рассказе, о гражданской смелости в литературе. Из молодых он хвалил Распутина, Крупина и как-то через «Новый мир» Твардовского заговорили о поэтах-фронтовиках, об их честности. Тогда к не-счастью умер известный поэт-фронтовик. Я посочувствовал, а В.Ф. Тендря-ков не знал, в испуге вскинулся, оказывается, когда писал рассказ, отрубил себя полностью от внешнего мира.
А вспомните Габриэля Маркеса, пиша роман «Сто лет одиночества», он 18 месяцев не выходил из квартиры. Обо всём этом говорю не для того, чтобы оправдаться, а чтобы ещё раз подчеркнуть – у всех всё по-разному. Как говорил поэт Василий Фёдоров – поворот головы тоже философия.
На вопрос – в чём секрет создания успешной книги? Мне представляется . что уже ответил, конечно, в меру своего понимания.
В настоящее время из сочинений мне наиболее дорога – поэма «Путеше-ствие в пустое место». И вот почему, когда о ней говорят, ощущаю дунове-ние Времени в её пользу. И тут хочу заметить, что в её пользу – вовсе не зна-чит, что в мою. У поэмы своя жизнь, она и я – разные категории. Моей внуч-ке Марфе (ей десять лет) нравится стихотворение «Колодец в огороде». Она сказала: «Дедушка, за последнее время это твоё лучшее стихотворение». Когда читаю свои стихи жене, внуки очень внимательно слушают, потому что они очень любят бабушку и, конечно, им интересно, что я ей читаю. Внук Ваня (ему пятнадцать) сказал: «Дед, не слушай её. Марфа, ну как ты можешь такое говорить, когда ты даже не знаешь, что такое Гольфстрим?!» «Ну и что?! Зато хорошо знаю, что такое колодец в огороде». Это стихотворение я недавно прочёл на радио «России» в программе Наталии Бехтиной «От пер-вого лица». Понимаю, что отвлёкся от темы. Но и не сказать об этом невоз-можно, если поворот головы тоже философия.

32.
– Самая необычная и памятная история создания произведения?
33.
– Какой период вашей жизни был самым плодотворным?
– В 1972-ом где-то по весне я впервые пошёл в моря в должности помпы, так сокращённо не без весёлого ехидства называлась среди рядового матрос-ского состава должность первого помощника капитана, замполита. Всегда удивлялся и ныне удивляюсь точности переиначивания имён, исходящих от народа. Если кличку припечатал народ, то, как говорил Твардовский, «тут ни убавить ни прибавить».
В самом деле, в обязанности первого помощника входило писать характе-ристики на всех членов экипажа, в том числе и на капитана. Интерпретиро-вать события, происходящие в мире в правильном ракурсе.
В тех местах, где находились рыболовецкие экспедиции, мы чаще всего получали последние известия напрямую из вражеских радиостанций. Наши радиостанции иногда пробивались к нам, но редко. А между тем, рядом ино-странные суда, а в небе их патрульные гидропланы. Однако честь страны была превыше всего – пыжились изо всех сил. Иностранцы замечали по ус-таревшему промвооружению, по не приспособленной одежде из «хэбэ» (они на палубе были в жёлтых прорезиненных робах или комбинезонах), что мы пыжимся, но уважали нас за всё, даже за то, что пыжимся.
Отсутствие материального превосходства мы компенсировали превосходством идеологическим. На всех наших судах помпам вменялось в обязанность в любое время дня и ночи накачивать всех без исключения основами Марксизма-Ленинизма. И тут уж без демагогических речей трудно было обойтись, и речи лились, как вода.
А теперь давайте заглянем в словарь Ожегова. «Помпа». В первом значе-нии – внешняя, показная пышность. Во втором – помповый насос. Вот вам и первый помощник – помпа. Обижайся, не обижайся, а «тут ни убавить ни прибавить». Меня спасала от демагогии прежняя работа, все стадии прошёл от матроса фабрики и РМУ, до матроса палубы и руля. И ещё политика разрядки, с которой совпали мои моря. Леонид Ильич Брежнев в те годы ездил с визитами по Европам и Америкам.
В каюте прежде всего вместо судовых часов прикрепил к переборке портрет папы Хэма, Эрнеста Хемингуэя. Капитан Василий Прокопьевич Черкасов (ему было под пятьдесят – по нашим понятиям старикан из стариканов), войдя спросил – кто это? На мой ответ ухмыльнулся – будешь проповедовать, что вчерашние оголтелые враги иногда бывают хорошими. И как только он ушёл, я ни с того ни с сего взялся за рассказ «Сладкое шампанское».
Видит Бог, ни замысла, ничего не было, а рассказ писался сразу на чистовик не требуя шлифовки. Писался долго не от того, что я не видел концовки. Иногда так бывает, концовка отодвигается. Писался долго от избытка нахлынувших чувств, которые не отпускали ни на минуту. Даже во сне я метался над этими родными мне людьми, попавшими в беду, словно неведомая птица, и видел всё. Вот когда впервые сполна прочувствовал глубину Пушкинской фразы – над вымыслом слезами обольюсь. Почти пять дней не выходил из каюты. Уже заканчивая рассказ, понял, что это должен быть диптих. Надо написать ещё один рассказ про неё. Про возлюбленную, жену, мать, вдруг утратившую сразу весь смысл своей молодой жизни. Я часто её видел во сне. Видел, как она входит в воду, и вода ласковыми руками её возлюбленного обнимает её, а сын неуклюже толкается головой в плечо и крепко-крепко перехватывает её руки.
Я просыпался и мог бы всё это написать, но у меня не хватало духа. Мы пошли в район Гавай, на путину пристипомы. И я убедил себя, что в связи с судовыми заботами мне некогда писать. Это была ложь. Потому что, когда нельзя писать, можно обдумывать рассказ. В своей лжи я вообще бросил писать. Просто жил, мне вдруг открылось, как здорово просто жить. Как жизнь прекрасна и замечательна. Вновь много читал, прочёл в морях практически всего Достоевского и Грина. Не знаю, почему Грина считают фантастически-романтичным писателем, по-моему, они близки с Достоевским. Образы литературных героев созданы на психологическом контрасте и, скажем так, по-современному, супертрагичны.
За рассказ «Сладкое шампанское» директор Владивостокского издательства обозвал меня фашистом. Прочитав его, он якобы неделю не мог ни о чём думать, кроме рассказа.
Они настолько изуродовали мою вторую книжку коротких рассказов, в основе которых, как в верлибре, всё заглушающий ритм, что я вынужден был по приходу с путины судиться с ними. Потребовал рассыпать набор книги, она дали мне вёрстку. Именно из этой неопубликованной книжки я дал Вам три рассказа для Вашей газеты.
Сейчас мне иногда говорят, что рассказ «Сладкое шампанское» во многом написан под влиянием повести Хемингуэя «Старик и море». Но в нём нет ничего от Хемингуэя: ни от фабулы, ни от постановки фразы, ничего. Да, герой рассказа сравнивает себя с большой рыбой, потому что он читал Хемингуэя – это умышленное сравнение. Ещё находят некую идентичность в способе воспоминаний. Но и здесь умышленное надавливание, потому что этот способ изложения воспоминаний и до него широко использовался и используется другими писателями.
Впрочем, по этому поводу никогда и ни кому не возражал. Может быть, потому, что осознал, что есть ещё аура писателя и если она входит в твоё произведение, то с ней шутить не приходится.
В отношении вопроса – какой период был самым плодотворным? Вы, Игорь Павлович, меня обижаете. Почему был? Нынешний период считаю для себя весьма плодотворным. Жизнь сама по себе прекрасна, а жизнь литератора это всего лишь один и притом, возможно, не лучший из способов жизни.

35.
– Ещё одна цитата из вашей книги «Прогулка по парку постсоветского периода»: Мы постоянно ощущаем недостаток идей, способных взбодрить народ, дать ему импульс движения к стратегической цели, выбранной на все времена. Какая идея могла бы объединить народ в этом движении?
36.
– Виктор Трифонович, этот год для вас юбилейный. Какой подарок Вы бы мечтали получить к своему 70-летию?
37.
– Что бы Вам ещё хотелось написать?
– На Ваш (в списке) девятый вопрос и в других (в частности в 16-м) – есть ответ. Есть он и в очерках, которые упоминаете. Его только надо не пропустить. Вот почему А.С. Пушкин избегал чрезмерной живописи в прозе. Она отвлекает от идеи, от мысли, а мысль, Пушкин не раз отмечал это, в прозе главенствует. Кстати, в отличие от поэзии, в ней преобладает чувство. Чтобы не быть голословным в отношении ответов на Ваш вопрос, уже, так сказать, имевших место быть, приведу два абзаца из очерка «Прогулка по парку постсоветского периода», который отдельной книжкой был издан в 2007 году издательством ОЛМА Медиа Групп.
В 1613 году Земским собором (по тем временам вполне народным голосованием) был избран первый царь из династии Романовых юный Михаил Фёдорович. Он не многое мог сделать, но всё же избрание его царём положило конец смуте.
Последний Российский император Николай Второй в 1917 году отрёкся от престола в пользу брата Великого князя Михаила Александровича, чем нарушил закон о престолонаследии, то есть его отречение было нелегитимным. А в 1918-м вся семья русского императора без суда и следствия была расстреляна в подвалах Ипатьевского дома в Екатеринбурге. Что ни говорите, а, подвергнув гражданскому суду КПСС (наследницу партии большевиков), уже нынешняя власть обошлась с нею гораздо справедливее, чем большевики с русским царём, с русской монархией, заслуги которой перед народом России и во времени, и в пространстве гораздо весомее заслуг большевиков. Мне представляется, что референдум с простым нехитрым вопросом к избирателю – хотите ли Вы иметь Русского Царя в сегодняшней России? – был бы посильным вкладом единороссов в исправление исторической несправедливости, совершённой в ХХ веке в отношении Русского народа.
Сегодня мы опять стоим накануне выборов, и референдум по этому во-просу ничего бы не стоил нам в смысле затрат на его проведение – всего лишь пункт в бюллетени.
Дело в том, как уже говорил, мы стоим на пороге фундаментальных ре-форм по преодолению бедности, по преодолению утечки мозгов и многих-многих других вызовов. Все эти новшества в структурах власти (позволю смелость, включая и мною уважаемый Тандем) это ведь не от хорошей жиз-ни. На данном отрезке времени он оправдал себя. Но для фундаментального устройства жизни нужна фундаментальная фигура во власти, да-да – на все времена. Такой фигурой мог бы быть монарх, а сутью властных структур – Народная монархия.
Разумеется, это идея далеко не проста, она затрагивает Конституцию страны. Как впрочем, и другая идея один за всех и все за одного, на которой выше подробно останавливался, а здесь лишь добавлю, что планетарное сотрудничество стран неумолимо требует от ООН Планетарной Конституции.
Да, этот год юбилейный, но до юбилея ещё есть какое-то время. В отличие от масштабно известных личностей, которым приходится озабочиваться ко-личеством мест в ресторане, чтобы не уступить в своих шоу-именинах Ива-нову, Сидорову или Петрову, мне на этот счёт нечего тревожиться. Соберут-ся дети со своими сужеными, да внуки и внучки и – слава Богу. А если не соберутся (конец сентября, самое время учёбы в школах и колледжах), то тогда с Божией помощью соберёмся на Рождество. Чем хороши юбилеи, их не возбраняется праздновать целый год.
Что ещё хотел бы написать?.. Помните, в фильме «Белое солнце пустыни» Абдула жалуется таможне (Верещагину): «Старый стал, ленивый, а помнишь, какой я был?» И дальше продолжает: «Хорошая жена, хороший дом… Что ещё надо человеку, чтобы встретить старость?!». Особенно забавно это вы-глядит на фоне его борьбы за свой гарем. Но слова эти стали крылатыми не поэтому. В них есть золотые зёрна истины. Так что планов «громадьё» – не строю и радуюсь не «маршу, которым идём в работу и в сраженья», а всякому дню, прожитому с пользой для родных и близких.

Интервью провёл Игорь Логвинов

Радио России, 9 июня 2011

Канал РБК, 15 октября 2010

Радио «Русский мир», 9 февраля 2011

Интервью Виктора Слипенчука для программы «Русский мир» 9 февраля 2011 г.

Радио России, 10 ноября 2009

Радио России, 23 июля 2007

Гость программы – писатель Виктор Трифонович Слипенчук.

– Сегодня мы поговорим о делах, которые сегодня происходят вокруг. Обычно мы их анализируем и оцениваем с помощью экспертов, политиков, депутатов. А сегодня будет представлен взгляд обывателя в не уничижительном смысле этого слова. Как вы сегодня видите нашу жизнь, что представляется тревожным, что радует, что хотелось бы вам изменить?

Слипенчук: Точно подмечено, что мой взгляд – это взгляд обывателя, человека, просто живущего в России и любящего свою страну. И взгляд этот не просто со стороны. Ибо то, что происходит сегодня, касается не только просто меня. У меня есть дети, внуки, и мне, естественно, небезынтересно, в какой России им жить. Поэтому то, что обсуждается на страницах газет, показывается по телевидению, или то, что я вижу, бывая в глубинке, – всё это, конечно, меня волнует.

И иногда я думаю, что бы я хотел сегодня изменить в стране? Прежде всего, я бы хотел изменить отношение к нашему чиновнику. Хочу здесь разделить. Есть сегодня чиновник партийный. Зайдешь, допустим, за какой-то бумажкой в департамент, становишься у стенки, и заветное окошко – как свет в конце тоннеля. И к тебе такое отношение, что если ты вовремя не убрал свой нос, то тебя стукнут стеклом, которое похоже на танковый триплекс. И ты либо кровью умоешься, либо унесешь своего рода пасхальное яйцо на лбу. Конечно, от чиновника многое зависит…

– Вы сказали "партийный чиновник". А вы разве знаете, к какой партии принадлежит тот человек, который сидит за стеклом в данном окошке или кабинете?

Слипенчук: Приходишь и думаешь: вот этот чиновник мелкий, хочешь иной раз пожаловаться на него, но он мелкий-то мелкий, но принадлежит к самой главной партии, а ты вроде как человек с улицы. И к тебе отношение как к человеку с улицы.

Почему я завёл сейчас разговор о чиновнике? Я, например, думаю, что сегодня, так как многое у нас зависит от чиновника, надо изменить отношение к нему. Именно сегодня, когда он всеми презираем. А надо, чтобы российский чиновник, вообще любой человек подчинялся и следовал какому-то кодексу, который, если мы говорим о демократии, должен учитывать демократические устои страны. И это прежде всего то, чему он должен следовать. Считаю, что сегодня необходимо поднять престиж чиновника.

– Да уж куда же больше поднимать престиж чиновника!

Слипенчук: Поднять не так, как мы все как бы себе это представляем, а надо, чтобы чиновник стал эталоном вежливости, честности, уважения к женщине, к старшему, к детям, к истине. Он должен стать носителем тех человеческих качеств, которые не подлежат пересмотру и которые всегда в цене, независимо от того, "Единая Россия", партия "Яблоко" или какая-то другая находится у власти.

Иной раз у нас от чиновника зависит не только многое, но просто чуть ли не сама жизнь. Я глубоко убеждён, если у нас чиновники будут эталоном, то стране будет 10-15 лет достаточно, чтобы мы как-то воспитали, пришли к среднему классу. Сегодня везде говорится, что Россия – страна богатая, а ведь бедности ещё очень много. И проблему с бедностью мы могли бы решить очень быстро, если бы у нас чиновник был достойным тому демократическому пути, который страна себе выбрала. Потому что "демократия" – это власть народа. Конечно, она тоже не идеальна, но во всяком случае даёт возможность избежать революций. Я человек уже поживший, захвативший сталинские времена, хрущёвскую оттепель, брежневский застой, горбачёвскую перестройку, а сегодня путинский порядок, могу сравнивать. И хорошее в сегодняшнем дне – это то, когда я могу прийти на передачу и сказать: "А давайте поговорим на такую-то тему, и пусть это будет взгляд не эксперта, а просто человека, того, с улицы, которого в различных департаментах всегда ставят к стеночке, вдоль которой только и можно двигаться в окошечку. Кстати, подобный дизайн общения с чиновниками принят только в России и странах СНГ. За рубежом вы не увидите подобных окошечек, их просто нет. Люди там заходят к чиновнику в кабинет. А если там чиновник и за какой-то стойкой, то это обязательно какой-то открытый барьер. Человек подходит к чиновнику и говорит глаза в глаза, а не через окошечко…

Радио России, 27 января 2006

Поиск верного слова

Книга, конечно, вещь доступная, хотя сейчас очень много разговоров по поводу того, что люди читают мало, Россия перестала быть читающей страной. По разным причинам: для кого-то книги дороги, кто-то не приучен к чтению, потому что мир захвачен новыми информационными технологиями. Наш гость - писатель Виктор Трифонович Слипенчук, автор повести "Дети двойной звезды", который около четверти века прожил на Алтае.

- Ваша повесть - книга не из разряда развлекательных. Она затрагивает философские, морально-этические проблемы, а сейчас люди, даже читающие, тяготеют (может, оттого, что жизнь суетная и нелегкая) к более легкому чтению. Детективы, фэнтези, всякие шпионские романы, истории из жизни героев давних времен... Как вы относитесь к такой литературе? Свысока или же все-таки считаете, что она имеет право на существование рядом с тем, чем занимаетесь, скажем, вы?

СЛИПЕНЧУК: Мы начали с разговора о философии. Но она только тогда находит отражение и понимание, к ней прислушиваются, когда она несет какую-то общую для всего народа идею. Сейчас мы все ощущаем: да, мы строим новое общество. Но каковы его главные идеи? Русские это идеи или они пришли откуда-то? Такие вопросы возникают не только сейчас; они возникают в любую эпоху. Это понимаешь, когда читаешь философию Федорова (Н.Ф.Федоров. "Философия общего дела" (опубликована в 1906-1913г.г.), который тогда еще задумался об этом. И я захотел своими легендами в книжке "Светлое воскресенье" поставить главной теорию общего дела.

Но что удивительно: когда я стал просматривать идею до конца, я вдруг увидел, что эта идея, сама по себе очень красивая, может принести невероятно трагические последствия. По сути, когда теорию общего дела подменили, люди стали верить в ложные символы и даже стали подвергать сомнению вещи безусловные. А что касается развлекательности - не могу сказать, что отношусь к этому равнодушно, но считаю, что все это имеет право на существование. Если человек серьезный (а в каждую конкретную минуту мы разные), - он почитает что-то серьезное, а иногда он хочет развлечься. Но если мы хотим, чтобы нас серьезно слушали, давайте сначала уделим серьезное внимание нашему образованию, качеству жизни. Тогда многое само собой встанет на место.

- Творческий человек проявляется во многом; литературно одаренные люди писали и стихи, и картины, - это известно. Вы пишете стихи. Что вас привлекает больше: проза или все-таки стихи? Или поэзия - больше для отдыха, в минуту особого настроения?

СЛИПЕНЧУК: Это все зависит от натуры. Дело в том, что наша судьба, как я это понимаю, - то, что мы о себе думаем. Так выстраивается наша судьба. Я всему отдаюсь полностью, даже если, допустим, делаю ремонт, а это - страшное дело... Или когда я ходил в море, - я был старшим помощником капитана, - вдруг почувствовал, что пора уходить: становлюсь профессионалом. Я не умею делать что-либо вполсилы. И если я что-то плохо написал, это не значит, что писалось "левой рукой"; просто не получилось. Сейчас я в полную силу занимаюсь прозой, но стал больше читать стихов других поэтов. Потому что считаю: поиску верного слова нас учит именно поэзия. И вообще, если в литературе есть какие-то градации, прежде всего я бы ставил поэзию, а потом уже прозу. Не в обиду будет сказано, но литература - поэзия и проза - как бы превалируют над всеми иными. А особенно мысль, заложенная в том или ином произведении, исходит все-таки от литературы, как и литература питается прежде всего какими-то философскими проблемами...

Слипенчук Виктор Трифонович (автобиография; из книги "На пороге XXI", 1997 г.)
Родился 22 сентября 1941 г. в селе Черниговка Приморского края в семье председателя колхоза. В четырнадцать лет опубликовал первое стихотворение в районной газете "Черниговский колхозник".
Работал геологоразведчиком, слесарем-сборщиком Алтайского тракторного завода.
В 1964 году окончил Омский сельскохозяйственный институт и был призван в армию.
После демобилизации до 1967 года работал зоотехником Рубцовского района на Алтае. С 1967 по 1969 - зоотехник Крайгосплемстанции.
С 1969 по 1971 годы - старший редактор Барнаульской студии ТВ. В 1971 году ушел в море матросом на БМРТ "50 лет ВЛКСМ" Управления активного морского рыболовства из Находки. С 1972 по 1974 годы - первый помощник капитана: БМРТ "Коммунист", "Надеждинск", супертраулер "Давыдов".
С 1983 по 1985 годы - слушатель Высших литературных курсов при Литинституте, г. Москва. С 1985 по 1996 годы - руководитель областного литературного объединения при газете "Новгородский комсомолец", директор Литфонда Новгородской писательской организации, редактор и ведущий радиожурнала "Литературный Новгород", гл. редактор газеты "Вече" Новгородской писательской организации.
С 1996 года живу в Москве.
Принят в СП СССР в 1982 году. Книги. Проза:
«Освещенный минутой» – Барнаул, Алтайское книжное издательство, 1973.
«Хождение в Золотой Херсонес» – Там же, 1977.
«Мой город. Очерки» – Там же, 1978.
«Лицом к дороге. Очерки» – Там же, 1980.
«За мысом Поворотным. Дневник одного рейса» – Там же, 1982.
«Новый круг. Повести» – Там же, 1984.
«Перекресток. Повести» – М., "Современник", 1986.
«День возвращения. Повести» – М., "Советский писатель", 1990.
«Огонь молчания. Повести и рассказы» – С.-Пб, Лениздат, 1994.
«Зинзивер. Роман и повести» – М., "Советский писатель", 2000.

Публикации. Поэзия:
«Алтай» – 1964, №3.
«Лирика» – сб. Барнаул, 1964.
«Вечер поэзии» – сб. Барнаул, 1968.
«Сельская молодежь» – 1970, №6.
«Молодые голоса» – Барнаул, 1971.
«Братский круг» – Барнаул, 1982.

Utro.ru
07 июня 2005 г., 04:25

"Литература – это дальнобойная артиллерия"
Леон ЖАБИН, 07 июня, 04:25

Нашему разговору предшествовала публикация небольшой, но программной работы "Заметки с затонувшей Алтантиды", которую автор известного романа "Зензивер" Виктор Трифонович Слипенчук собирается опубликовать в ближайшее время отдельной брошюрой и раздать читателям бесплатно. Эта небольшая по объему работа уже нашла своих читателей в Интернете, и, судя по отзывам и проявленному к ней интересу, имеет глубокий идеологический и духовный подтекст. Корреспондент "Yтра" постарался выяснить мотивы, которые подвигли известного литератора заострить свое публицистическое перо.
"Yтро": Виктор Трифонович, расскажите немного о своем приходе в большую литературу. Как вы, некогда морской волк, стали писателем? Я знаю, что вы член Союза писателей СССР с 1982 г., автор многих повестей, рассказов, очерков о судьбах наших соотечественников...
Виктор Слипенчук: Мое время – это время полета Гагарина и героических лозунгов. "Свободу Луису Корвалану и Манолису Глезосу!", "Наше будущее – в наших руках", "Хороший писатель – хорошая биография". И так далее, и так далее... Лозунги сопровождали всю жизнь, зачастую я воспринимал их как постулаты. Отсюда и биография: геологоразведчик, рабочий, зоотехник, моряк, рыбовод, строитель, журналист. Теперь, когда стукнуло шестьдесят, невольно оглядываешься назад, и как прежде свежи в памяти комсомольская свадьба, армия, рождение сына, дочери и моря – зеленый луч на рассвете у острова Ньюфаундленд... И телефонный звонок барнаульских поэтов среди ночи – твое стихотворение "Барабанщик" опубликовано в "Литроссии", с напутственным словом самого Ярослава Смелякова. "Но не переживай – твой гонорар уже получили".
" Y": Так и становятся писателями?
В.С.: Ну, потом были первая и вторая книги прозы: "Освещенный минутой", "Хождение в Золотой Херсонес". Рекомендация Василя Быкова в СП СССР. Учеба на Высших литературных курсах. Подписка о невыезде, оправдательные письма в прокуратуры: Алтая, РСФСР, СССР... Неизбывная горечь и повесть "Огонь молчания". Слезы радости жены – псевдодело Алтайской прокуратуры, длившееся два года, закрыто... Ну а дальше – перестройка. Отъезд в Великий Новгород. Работа редактором газеты "Вече". Благословение патриарха Московского и всея Руси Алексия II за составление сборника "В начале было Слово" о Празднике славянской письменности и культуры в Великом Новгороде, в котором впервые приняли участие и религиозные деятели...
" Y": Вы много где побывали, когда плавали?
В.С.: Запомнившиеся страны: Сингапур, Япония, Куба, Мексика. Много позже – Израиль, Германия, прогулка с Василем Быковым по площади Римлян во Франкфурте-на-Майне. Дорогое сердцу письмо-отзыв на роман "Зинзивер". И совет, почти требование – писать как можно больше. "Ваше время пришло, вам надобно многое написать".
" Y": Что натолкнуло вас на мысль написать очерк "Записки с затонувшей Атлантиды"?
В.С.: Трагические события в Беслане переполнили чашу терпения. Я понял, что бывает время, когда писатель, подобно Толстому, не имеет права молчать. Все мы родом из затонувшей Атлантиды, из СССР. Не буду перечислять республики, не в перечислении дело, скажу лишь, что все мы были единым народом, прежде всего советскими гражданами (атлантами), а потом уже россиянами, прибалтами и лицами кавказской национальности. Да-да, мы были великой страной с открытой для всех братских республик цивилизацией, в которой даже большинство анекдотов союзного значения были великими, во всяком случае, не содержащими зла. Например, о приехавшем в Ташкент цыганском ансамбле, встречая который, администратор обращался к худруку: товарищ цыган, товарищ цыган! А в ответ услышал раздраженное: послушайте, я же не называю вас – товарищ узбек! Да-да, это было время, когда слово "товарищ" являлось не только главным в обращении к человеку любой нации и народности, но и служило своего рода цементом дружеских отношений. Товарищ татарин и товарищ русский вполне могли пойти в гости к товарищу латышу, а потом все вместе к товарищу еврею и так далее. "Товарищ" было первичным, а "национальность" вторичной, а потому в отношениях простых людей зачастую даже не замечалась. Сравните, сколько смешанных браков было в СССР и ныне. А все потому, что великая Атлантида имела четкую программу по национальному вопросу, которая никаким образом не противоречила главному принципу развитого социализма: воспитанию советского, то есть нового человека, твердо шагающего в светлое будущее – коммунизм.
Оглядываясь назад, невольно приходишь к выводу, что перед нами именно тот случай, когда наличие ошибочной программы менее губительно для общества, чем полнейшее ее отсутствие, как сейчас.
" Y": А в чем причина, что советская Атлантида затонула?
В.С.: Сейчас распространяется мнение, что у нас нет народа. Есть население, электорат, а народа, как исторической общности, нет. Разумеется, никто не бегает с подобными прокламациями. Тем легче и распространяется мнение, что слово, и понятие, за ним стоящее, вытесняются словами, внутренняя форма которых весьма и весьма приблизительна.
И коммунисты, и единороссы, и либералы, и аграрники – мы все за демократию, но где взять демократов, если опять же мы все из тоталитарного общества? Уж так устроена была наша цивилизация, что в ней в основе основ главенствовал закон: материя первична, а сознание, то есть Слово, вторично. Вторичность Слова и предопределила соответствующее общество, в котором обман, подтасовка, умолчание как способ лжи расцвели пышным цветом. В СССР ведущим народом был русский, так что именно ему больше всего и досталось этого пышного цвета. Ведь прежде всего русских делали советскими. Да так основательно, что если говорилось советский, то уже непременно подразумевалось русский. Бывало, где-нибудь в Алма-Ате или Баку вандалы осквернят могилы евреев, мировое сообщество тут же и обвинит русских – смотрите, они антисемиты! К русскому народу власть имущие обращались только в годину испытаний, когда вставал вопрос – им, власть имущим, самим быть или не быть. А в повседневной жизни о русском народе в лучшем случае не вспоминали, а если вспоминали, то только для того, чтобы лишний раз унизить. Но ведь давно известно, что душу народа убивают не лишения и бедствия, а унижения. Отсюда и только отсюда берет свое начало наша совковость .
" Y": Но СССР больше нет. Как вы считаете, было ли гражданское общество при Брежневе, Горбачеве, а в России при Ельцине? И есть ли это гражданское общество сейчас, при Путине?
В.С.: На первый взгляд кажется, что у нас никакого гражданского общества никогда не было и не могло быть. Но это на первый взгляд. На взгляд ученого, который любые события созерцает с высоты умственных стратосфер или из-за Кремлевской стены. А если ты живешь среди народа, и в часы пик тебе мнут бока и отдавливают ноги, потому что задержалась очередная электричка, и ты сам в толпе, наезжая на кого-то, чувствуешь, что и ты весьма конкретная частичка населения, вполне определенно скажешь: народ и гражданское общество были, есть и будут всегда.
В самом деле, если есть народ – гражданское общество созидается легко и просто. А вот посредством гражданского общества созидать народ мне представляется делом весьма затруднительным. Впрочем, я не намерен слишком сильно различать то и другое, мне представляется более важным заметить, что наше общество особое. Да-да, особое, не в смысле избранности, а по форме становления и несения своих общественных функций. Иногда эти функции настолько необычны для любого из европейских народов, что уже хочется говорить о загадочной русской душе. Но не будем столь углубляться. Со времен брежневского застоя и до времен горбачевской перестройки между партией КПСС и народом существовал как бы негласный договор, консенсус. Партия брала на себя власть во всех сферах: идеологии, науке, образовании, здравоохранении, в средствах массовой информации, в общем, везде. Взамен она обещала коммунистическое общество, рай на земле. Что из этого получилось, мы знаем. Но главное, что именно на излете горбачевской перестройки был уничтожен консенсус между властью и народом. Что это значит, когда нет консенсуса? На этот вопрос отвечают все годы ельцинского правления.
" Y": Так что же происходит с нами сейчас?
В.С.: Я думаю, что народ – это море. А течения в нем, наверное, партии. А ветер – очевидно, власть. Ветра являются и исчезают, а море остается. Тихим или ревущим, но всегда со своей живностью, оно никуда не уходит. Всего лучше для понимания течений обозревать водную стихию в погожий день, потому что в погожий день видится высоко и глубоко. Именно поэтому не любят погожие дни контрабандисты, браконьеры и всякие тайные организации. И это естественно, в погожий день слишком прозрачна вода, отсюда и выражение, обращенное к всякого рода лжецам – ну, погоди, тебя еще выведут на чистую воду.
Когда Путин получил верховную власть, в России штормило. Под налетами ветра море до того разгулялось, что и одно судно не могло покинуть порт без риска быть опрокинутым. Толчея волн была такой, что даже легкий ветерок грозил кораблекрушением. И именно в такую погоду Путин создает верхнюю палату парламента нового типа и ставит своих полномочных представителей в регионах. Особенно удивляет и восхищает последнее. И тут вольных и невольных ассоциаций не избежать: царь Борис, то есть драма "Борис Годунов", и радостное восклицание великого поэта – ай да Пушкин, ай да сукин сын! Другой царь Борис, нынешний, то есть вчерашний. И вполне оправданная по восприятию аналогия – ай да Путин, ай да... молодец! В самом деле, чтобы обозревать Россию, наша верховная власть должна быть и в прямом и переносном смысле высокой. Надо ездить по стране. И все же, как это ему удалось, как говорил Высоцкий: раз, два и – в дамках? Впрочем, не будем забывать, что большинство губернаторов сами понимали, что для блага всей страны надо многие местные законы сообразовать с Основным законом России. Это первое.
И еще, не менее важным выглядело, что Путин, выходец из КГБ, до премьерства возглавлявший ФСБ, очевидно, оперся на эту службу. (Разумеется, правильно сделал, а для чего же еще, как не для охраны России существует эта спецслужба.) Следом, конечно, и другие силовые ведомства подтянулись. А главное, взбодрился народ, прежде всего наши отцы, бабушки и деды – хватит разорять Россию, пора наводить порядок. Активное одобрение путинского взгляда – "пора наводить порядок" – властью было воспринято с благодарностью. Кстати, народ чутьем уловил потребность Путина в консенсусе. На величие души народной власть ответила соответствующим величием. Уже стали обсуждать – деньги или льготы? Путин сказал: СССР был великой страной. Сказал как бы между прочим, как бы проговорился, но всем было понятно, почему проговорился.
В общем, как говорится, консенсус уже стал набирать обороты. И вдруг эти ужасные взрывы: на Рижском вокзале, в самолетах, и эта разрывающая душу трагедия в Беслане. Время изменилось, начался новый отсчет.
" Y": Виктор Трифонович, вы сетуете, что людей вашего поколения называют "совками" – а как бы вы предпочли, чтобы называли ваших соотечественников?
В.С.: Гражданами! Главным, краеугольным камнем в любой стране являются взаимоотношения государства и простого гражданина. Если это взаимоотношения юридически равных сторон – перед нами правовое государство. Что же у нас? Увы, почти везде, где интересы государства и простого российского обывателя сталкиваются, в проигрыше обыватель. Причем спецслужбы просто бесчинствуют, и тем яростней, чем беззащитней проштрафившийся. В коридорах власти ощущается тяжелая атмосфера деградации. Особенно это удручает в силовых ведомствах и спецслужбах, которые и в царской России, и в СССР, и в нынешней России слыли наиболее интеллектуальными. Наши спецслужбы порой, как в комическом спектакле, в ужасе закатывают глаза, трагически заламывают руки – ну почему нам не верят, почему?! Да потому, что мы не в театре и хотим видеть не фокусников-иллюзионистов, жонглирующих мифическими успехами, а воинов, уничтожающих душегубов, воинов побеждающих. А то ведь до того поднаторели в фокусах, что уже проскальзывает некое опережение и даже изысканность – чего-с изволите? Складывается впечатление, чем больше людей пострадало от террористов, тем на большее количество наград могут рассчитывать силовые структуры, задействованные в антитеррористической операции.
" Y": Почему вы решили издать публицистический очерк и раздавать его бесплатно, опубликовали на своем сайте? Что за благотворительность?
В.С.: Понимаете, наше время – не время работы "в стол". Те идеи, те чувства, которые приходят в ответ, скажем так, "на злобу дня", которые мне приходят в голову, не всегда могут быть оформлены в виде повести или романа. Как-то мне довелось представлять в магазине на Большой Полянке свою книгу "Зинзивер", изданную "Вагриусом". Вдруг откуда-то появилась Ирина Хакамада, и из 70-ти человек, которые хотели, чтобы я им подписал экземпляры, мигом осталось 20, остальные устремились за знаменитостью. Я даже удивился, когда один из оставшихся, которому я сказал – ну, теперь вам придется прочесть мою книжку, потупился и произнес: "А я уже читал". Было приятно. Но все же настоящая литература – это дальнобойная артиллерия. В отличие от журналистики, она не обслуживает политиков.
Один из мною любимых писателей Стендаль как-то вернулся в Париж из Италии (работал в посольстве около двух лет) и спросил у издателя своего, мол, сколько продано книг? Тот отвечает ему – вместе с той, что вы взяли с собой, ровно два экземпляра, месье. (Это был трактат "О любви"). Так что и среди великих писателей не все было гладко, некоторые только после смерти обрели нынешнее влияние и значение.
Мировоззренческий очерк – почти всегда отзыв на то или иное событие. Этим-то он и интересен. Поэтому считаю важным издать его небольшой книжечкой и дать читателям просто так, пусть кому надо – прочтет, может почерпнет что-то важное. Нам нужно, наконец, понять, что не "запрет" является движущей силой демократичного общества, а добровольное желание понять друг друга.
Так случилось, что по мотивам моего романа "Зинзивер" Сергеем Коробковым, художественным руководителем Государственного Театра наций, написана пьеса "Роман без ремарок". Режиссером Геннадием Шапошниковым поставлен одноименный спектакль, с успехом идущий на театральной сцене с марта 2004 года. Мне такое содружество литературы и театра представляется весьма плодотворным. Необходимо, чтобы все формы взаимодействия с читателями были задействованы. В этом смысле очень обнадеживает и Интернет, стремительно меняющий нашу жизнь.
Тем не менее, сам я отдаю предпочтение книгам, журналам, газетам, и вовсе не потому, что консерватор (хотя своего консерватизма не отрицаю) – я, как и прежде, верю в Печатное Слово. Оно, может быть, работает медленно, но глубоко.

Литературный альманах "ЛИКБЕЗ" №13 (Алтайский край)
май 2004 года

Виктор СЛИПЕНЧУК:
"НЕТ ЛИТЕРАТУРЫ СТОЛИЧНОЙ ИЛИ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ"
Беседа с Владимиром ТОКМАКОВЫМ

Не так давно по РТР показали фильм "Писатель и море" о прозаике Викторе Слипенчуке. Из этого фильма более молодое поколение барнаульцев узнало, что Виктора Трифоновича очень многое связывает с нашим краем.
На Алтай он приехал в 1963 году, работал слесарем-сборщиком на Алтайском трактарном заводе, зоотехником в Рубцовском районе, затем на краевом телевидении и журналистом в местных газетах. "Вся моя жизнь связана с Алтаем, здесь я женился, работал, печатался, здесь появились на свет мои дети",- говорит он сам.
В этом году в московском издательстве "Вагриус" вышел роман Виктора Слипенчука "Зинзивер". В рамках творческого турне по городам страны писатель побывал в Барнауле и ответил на несколько наших вопросов.

- Виктор Трифонович, о чем может быть книга с таким странным названием "Зинзивер"?

- Когда была встреча на радиостанции "Маяк" позвонила женщина из Прибалтики сказала, что название составлено из двух имен Зиновий и Вера - Зинзивер. Нет, название взято из стихотворения Велимира Хлебникова. "Зинзивер" - это на "будетлянском" языке значит кузнечик. А как говорил Булат Окуджава все поэты кузнечики. Я хотел найти такое название, где бы любовь была передана даже не словами, а звуками. "Зинзивер" это мой первый роман, раньше я писал только малую прозу. Это роман о жизни и любви молодого поэта Мити Слезкина. Любовь главных героев заканчивается трагически, в моем понимании романтическая любовь в нашем несовершенном мире обречена на трагедию. И хотя герои романа погибают, они нам оставляют, какими надо быть.
У романа долгая история, в 1999 году я предложил его в "Наш современник",( но там его "потеряли"), а также прислал для публикации на Алтай, в журнал "Барнаул", но с публикацией тоже не получилось. Хотя роман прочитал Василь Быков, и прислал мне очень благожелательную рецензию. А затем уже, после всех этих перепетий, на меня обратило внимание издательство "Вагриус".

- Долго работали над "Зинзивером"?

- Роман писался очень быстро, я долго не мог найти для него соответствующую форму, а когда нашел то все пошло само собой, знаете, как растение растет.

- Я слышал вы начинали в Барнауле как поэт?

- Это были 60-е годы, время хрущевской оттепели и больших надежд. Мы читали стихи в вузах, в книжных магазинах, у памятников, нас гоняла милиция, но мы были молодыми и дерзкими. Кстати, некоторые эпизоды и персонажи романа взяты из той поэтической богемной жизни Барнаула 60-70-х годов.

- А сейчас вы пишете стихи?

- Да, я до сих пор пишу стихи. В 21 год я получил предложение издать сборник стихов. На Алтай, на какой-то семинар, приехали московские и ленинградские писатели, и по итогам Марк Соболь предложил издать книгу. Но я отказался, говорю нет, мне еще рано. А потом я перешел на прозу, и до сих пор у меня нет ни одного сборника стихов. Но я думаю, что такой сборник я все-таки издам.

- Стихи не мешают прозе?

- Наоборот, помогают. Я вообще люблю поэтичную, густую прозу, такую как у Гоголя, Булгакова, Бабеля, Платонова, когда слово живописно и многогранно.

- Наверное вам, как писателю из провинции, первое время было трудно торить себе дорогу в столице?

- Нет литературы столичной и провинциальной, есть литература плохая и хорошая.

- В шестьдесят лет сложнее писать о любви чем в двадцать?

- Когда работаешь со всей отдачей - время не существует. Точно также когда по-настоящему любишь. Романы пишутся не сединами, а душой, а душа, она ведь всегда молода.

- Вы хотели бы стать модным писателем?

- Я не буду врать, что пишу для себя, в стол. Я хочу, чтобы мои книги читали, это для меня самое главное

Эхо Москвы
7 декабря 2001 г.

Последний роман: "Зинзивер".
В прямом эфире "Эха Москвы" Виктор Слипенчук, прозаик, поэт.
Ведущая эфира Майя Пешкова.

С. БУНТМАН "Эхо Москвы" представляет Виктора Слипенчука, прозаика, поэта и его новую книгу, роман "Зинзивер". Первое стихотворение опубликовано Слипенчуком в 14 лет. после этого он работал и в геологоразведке, и на сборке тракторов, и зоотехником, и редактором телевидения, моряком. А потом были Высшие литературные курсы, 5 лет. Виктор Трофимович москвич. И автор рассказывает Майе Пешковой, о чем роман.
В. СЛИПЕНЧУК - Он родился в общем-то так, как и всегда все рождается, вот, лично у меня. Т.к. я уже написал 10 книг и как-то уже могу ориентироваться, так я вот могу сказать, что каждая вещь рождается по-своему. И в этом смысле я очень согласен с Константином Георгиевичем Паустовским, который говорит, что писатель, он, знаете, как сосуд наполняется, наполняется, а потом достаточно одной вспышки, одного слова, одного взгляда, одного поворота какой-то головы, и вдруг, раз! Да, я вот думаю, что вот как-то наполняется, а потом капля вдруг переполняет
М. ПЕШКОВА - Что было вот той каплей?
В. СЛИПЕНЧУК - Для романа "Зинзивер", т.к. он первый, я, кстати, хотя и мечтал всегда написать роман, я все-таки не думал, что я напишу именно роман. И я начал просто как бы писать письмо о вот этих интересных годах, которые, как мне показались, историческими, 1991, 1992, 1993 год, поскольку произошел слом.
М. ПЕШКОВА И что, для вас не было того собеседника, которому вы это все могли, то, что называется, проговорить? Или вам хотелось наоборот, вот так оставить, так написать?
В. СЛИПЕНЧУК - Во-первых, я, когда начал писать, я придумал себе, что я очень богатый человек.
М. ПЕШКОВА - Как вам удалось вот это придумать, вообразить? Ведь согласитесь, тогда же даже не было "новый русских".
В. СЛИПЕНЧУК - Да, но во всяком случае, уже что-то было такое, ощущение какого-то Знаете, "бродит призрак". Я вдруг почувствовал, что я кончиками пальцев даже ощущаю, что пришло новое время. Вот я смотрю, допустим, люди выглядывают из окна какого-то этажа, и я вижу, что они выглядывают из другого времени. Вот это ощущение, оно вдруг стало присутствовать и преследовать меня.
М. ПЕШКОВА - Что, это то самое окно, которое как амбразура, где человек закрылся сзади и смотрит вперед для того, чтобы выстрелить? Что это за окно тогда было как образ для вас, как для писателя?
В. СЛИПЕНЧУК - Во-первых, когда я определился сам с собой, кто я, то тогда я начал как бы писать человеку, который хочет повторить мою жизнь, хочет стать богатым. Ведь дело в том, что многие не обращают внимание в романе, а я ведь в романе ясно говорю, как надо разбогатеть. Ведь там, помимо того, что все пронизано любовью, ведь это роман о любви, тем много чисто таких вещей, которые вообще должны заинтересовать любого, кто в нашем времени хочет как-то, я не знаю, ну, во всяком случае, как стать богатым я даю прямые рекомендации.
М. ПЕШКОВА - Я поняла так, что Дима Слезкин, молодой герой, который закончил литературный институт, который пишет стихи, который наконец-то, мечтал, создал литобъединение, которое приносило бы пользу, это бесконечные деньги, трешки, которые приносили ему в качестве мзды, вот этот Дима уже прекрасно понимал, что, извините, он делает халтуру, не это его дело жизни, не для этого он учился. Его предназначение значительно больше, нежели это дутое литобъединение. И вы решили, что именно этот герой может покорить сердца?
В. СЛИПЕНЧУК - Вы знаете, этот вопрос встал-то немножко по-другому. А вдруг, знаете, как лодка о быт разбивается. Митя Слезкин, он же ведь там очень влюбился, и в начале все было как бы и задумано. А потом вдруг стал ощущать этот Митя Слезкин, что нет денег. Ведь как говорит там героиня главная, Розочка. Надо не забывать, что в роман вообще-то входит Роза 18-летней, а Дима, Митя Слезкин входит где-то 20-21 год ему. А выходят из романа, Розочка, ей всего лишь 20 лет, но собственно, выходит она трагически, все-таки она умирает, а Дима трагически гибнет где-то в 24 года. Она могла превратиться в кого угодно. Человек хочет в своей жизни поносить не только в качестве одежды, особенно в юности и в молодости, я не знаю, как кто, а мне так кажется, артистичные натуры, они всегда что-то выдумывают, что-то. вот это для них было характерно.
М. ПЕШКОВА - Для Димы, для человека, который обладал изумительной фантазией, и не только творческой, но и жизненной, согласитесь из ничего он ведь сумел поначалу сделать деньги, из чего-то булгаковского, да, из чего-то реально-нереального. Вот тут, видимо, не случайно вы ему дали фамилию Слезкин, как тому человеку, с кем переписывался, с кем общался и дружил Михаил Афанасьевич
В. СЛИПЕНЧУК - Абсолютно.
М. ПЕШКОВА - Как это было?
В. СЛИПЕНЧУК - Там даже есть момент такой, когда писатели все вокруг него становятся, как бы тесно так, как кольцо какого-то древесного круга, все эти, библиотека, как говорится, живьем - это сон ему сниться, и он ищет глазами не кого-нибудь, а именно Булгакова. Потому что он знал, и, конечно, это его как-то грело, что друг Булгакова был беллетрист, еврей Слезкин. А у меня главный герой, он Дмитрий Юрьевич Слезкин, поэтому он как бы полностью однофамилец, поэтому он и ищет глазами там Михаила Афанасьевича Булгакова.
М. ПЕШКОВА - Скажите, но вы же еще ввели литературные имена в свой роман, в частности, Льва Николаевича Толстого вы наградили, еще одного героя романа этим именем. Почему вот такие имена? Ведь, согласитесь, вы вольны в своем выборе, вы могли бы выбрать какие угодно фамилии, имена, но вы словно награждаете человека тем большим титулом, который был несколько ранее- граф Лев Николаевич Толстой, и он становится вашим героем. Причем необычным героем дело не только во внешнем сходстве, но и во внутреннем. Почему вы именно так поступили?
В. СЛИПЕНЧУК - Там он вообще-то дает ответ на этот вопрос в книге. У него чувство патриотизма какое-то такое срабатывало, что наши классики, они не хуже зарубежных. Поэтому, вот, пожалуйста, вот этот староста, он будет Львом Николаевичем Толстым
М. ПЕШКОВА - Но староста, и такие черты типично русского человека. Кажется, что он только вот-вот с посохом пришел из Ясной Поляны.
В. СЛИПЕНЧУК - Я вам скажу это так. Вообще, когда пишешь роман, я вот вдруг удивился, что вот повесть пишешь на одном дыхании, и как-то сразу определяется для тебя какая-то цель последняя. А вот когда роман пишешь, то цель как бы много раз меняется. И вот ты как бы выращиваешь какое-то дерево, и вот ты думаешь вот здесь должны быть листики, произрасти, вот здесь должно быть все это, что ты думаешь, а оно раз, с другой стороны, и совсем не один там листик, а целая веточка произрастает. И когда это уже произошло, ты уже чувствуешь, что тебе это не поправить никогда.
М. ПЕШКОВА - Но вы же писатель, вы же можете все, что угодно сделать с героями. Вы их можете поместить в невероятные обстоятельства, и наоборот, в очень жизненные, какие-то правильные и неправильные. Что делаете вы со своими героями?
В. СЛИПЕНЧУК - Да нет, я не могу, так нельзя. Одним словом, это уже не зависит от меня. Я как бы просто становлюсь свидетелем всего лишь на всего, того, что происходит.
М. ПЕШКОВА - Т.е., что, вы стоите и со стороны смотрите на это?
В. СЛИПЕНЧУК - Ну, во всяком случае, я бы не сказал, что со стороны, а изнутри всего этого я смотрю на все это и ощущаю, что мне вмешаться порой нет никакой возможности.
НОВОСТИ.
М. ПЕШКОВА - Позвольте, я процитирую Василия Павловича Аксенова. Он много раз рассказывал, что когда он писал "Московскую сагу", а писал он ее каждый день в течение 7 лет, "сага" его вела. Он ложился и просыпался с теми мыслями, с какими жили его герои. Было ли с вами такое?
В. СЛИПЕНЧУК - Да, это именно так и происходит. А если так не происходит, я думаю, всегда надо задуматься, стоит ли тебе продолжать. Может быть, это как раз уже и не стоит, потому что это как раз будет какая-то другая вещь. Всему свое время, свой срок, и это очень важно.
М. ПЕШКОВА - Теперь, когда роман живет своей жизнью, когда он вышел в виде отдельной книги, которая успешно продается, книги, о которой говорят очень многие литераторы, все время повторяют
В. СЛИПЕНЧУК - Я этого не знаю, я ведь никуда не выхожу.
М. ПЕШКОВА - Почему вы не выходите? Можно узнать? Вы затворник по натуре?
В. СЛИПЕНЧУК - Я скажу, что этому повлияла как-то еще вот жизнь. Я ведь недавно в Москве. Родился в Приморье, и школу там закончил. Потом принят в Союз писателей был на Алтае, там 23 года прожил. Потом ходил по морям-океанам, потом поступил на Высшие литературные курсы, а после этих курсов был просто направлен на усиление новгородской писательской организации, где 11 лет прожил. И оттуда в 1996 году приехал. А вы знаете, что такое приехать с периферии в Москву?
М. ПЕШКОВА - Согласитесь, но есть еще очаровательная прелесть прелесть того, что можно один на один быть со своим письменным столом и чистым листом, со своим компьютером и с теми мыслями, которые приходят к вам в голову. Можно писать, писать и писать, и написать именно то единственное, о чем мечтается всю жизнь. Вот то единственное, что это?
В. СЛИПЕНЧУК - Вообще я согласен с вами. Я потом даже как-то, я верующий человек, и даже как-то помолился, ходил в церковь и поблагодарил Господа, что он, видимо, лучше меня знает, что мне надо. И, наверное, хорошо, что так произошло, я как раз вот засел за этот роман, "Зинзивер". Все-таки к той вещи, к которой я как бы себя готовил, мне кажется, я ее еще не написал.
М. ПЕШКОВА - Что вам читается?
В. СЛИПЕНЧУК - Недавно я закончил работу над повестью такой, повесть в 3 рассказах.
М. ПЕШКОВА - Ой, расскажите!
В. СЛИПЕНЧУК - Такая философски-фантастическая вещь. Ко мне недавно обратилось издательство "Городец", предложили мне вообще издать все то, что я написал, но еще не издавал. Ну, и я решил предложить вот эту вот повесть, которую с 1993 года где-то по 2001 год. Знаете, вот есть такие вещи, к ним возвращаешься. Это не то, что, как говорил Аксенов, просыпаешься, а это вот как-то отложил, ну и ладно. И вот в связи с этим начинаешь что-то читать. Сейчас я вот читаю, заканчиваю первый том Блаватской, это "Разоблаченная Изида", вроде так вот, на названия, к сожалению, не обращаю внимание. Вот, Блаватскую читаю. Вот это мне интересно. И хотя я вот читаю Блаватскую, скажу откровенно у меня такое ощущение, что я как будто все это давно уже знал.
М. ПЕШКОВА - Это, видимо, связано с теми духовными исканиями, которые вы находится в религиозно-философской литературе, увлекаясь религией. Я так думаю, что вы очень много читали труды философов.
В. СЛИПЕНЧУК - Ну, не так уж, очень много. Но в свое время, когда я еще был юношей, я читал Канта и все бегал и говорил почему у нас в стране нет памятника Канту?! Это меня так, знаете, задевало. И я бегал, говорил везде почему нет, почему Канту нет памятника?! Это же гениальнейших человек!
М. ПЕШКОВА - А судьба приводила ли вас в Калининград на могилу Канта? Ведь вы морской волк.
В. СЛИПЕНЧУК - Да, но я ведь в Приморье, я же не из Калининграда, а я ходил из Находки, потом я ходил, последний раз, в 1990 году, из Петербурга. И перед этим в 1987 году я ходил из Мурманска, это мои последние хождения по морям. Но это я уже ходил как писатель. Это я уже ходил дублером. Я вообще я ходил моряком это из порта Находки, во многие страны. Если говорить, где я только не был, легче перечислить. Получилось, что где-то год я был на ремонте суда в Сингапуре, это 1974 год, по-моему. Калькутта, в Пакистане, Бангкок, всю Канаду проехал. Пришли мы в Монреаль, пошел я и думаю, пойду, посмотрю, вот там, где выставка, и там парк есть. И я так сел в парке, и там розы так это, и фонтан, не такой, как бьет, а такими полочками, на одну полочку, потом на вторую. Такой, знаете, каскадный. И я вот смотрю на этот фонтан, и вдруг я ощущаю, что мне хорошо, вот мне хорошо, что розы вот эти цветут, что вот этот фонтан я вижу. И я так представляю, что я нахожусь где-то, ну, может быть, на Алтае, может быть, в Московской области, но где-то в России я нахожусь. Может, на Дальнем Востоке, в Приморье, я не знаю, я не могу понять, где я нахожусь, но мне хорошо. Нечто вот такое, вы знаете, это вот есть, я вот думаю, почему нашим людям очень хорошо говорить с американцами, мы очень легко друг другу Я как моряк общался со многими, в те времена еще, нам очень легко было говорить с американцами. И они очень хорошо нас понимали, мы как-то их. Какое-то такое ощущение, вот души, как бы родственности. И я попадаю в город Роттердам. Все здесь Европа, здесь даже ближе во много раз, мы как бы на одном континенте, и там так хорошо, и все И вдруг я ощущаю - я не дома, знаете. И я пришел к выводу, что есть в земле или где-то какая-то сущность притяжение, духовная они или какая, но которая вот может влиять благотворно. Поэтому я отношусь весьма очень просто. Вот, говорят вот этот человек остался и там живет. Но я всегда думаю может, ему было так же хорошо, как я сидел в Канаде, и вот мне стало так хорошо? Ради Бога! Но если он там так, как мне было в Роттердаме, то я ему просто сочувствую.
М. ПЕШКОВА - Насколько то, что вами было увидено, почувствовано в путешествиях, странствиях, жизни легло в этот роман? Что вам удалось воплотить в виде текста здесь?
В. СЛИПЕНЧУК - Да вы знаете, в виде текста, наверное, ничего не удалось воплотить. Но вот то духовное знание, то знание жизни, оно обязательно присутствует. Оно обязательно присутствует вообще во всех книгах писателя того или иного, я так думаю. Ведь когда поэт, тут совсем другое. Поэт использует только духовный и вот такой вот, знаете, опыт
М. ПЕШКОВА - Что, по-вашему, сиюминутные ощущения для поэта главное?
В. СЛИПЕНЧУК - Они, может быть, и сиюминутные ощущение, но как правило, настоящий поэт, он не может быть пророком, и как правило, он все-таки вытаскивает какие-то вещи, которые гораздо шире сиюминутного восприятия. Вы знаете, когда читаешь Шопенгауэра, у него есть такая мысль, что личность формируется где-то до 7 лет. Так вот, для того, чтобы быть поэтом, т.к. личность уже сформирована, как правило, поэты начинают очень рано. Прозаик же, в отличие от поэта, он не может так рано. Вот эта духовность, о которой мы говорили, она всегда присутствует, это как бы, я бы ее назвал не только поэтической стороной, но и философской такой стороной. Но сам прозаик, романист, повестист, как угодно, сам прозаик все-таки не может без жизненного опыта. И хорошо, если к этой духовности он прикладывает именно свой сегодняшний духовный опыт. Потому что, как говорится, все-таки ты должен быть выразителем эпохи. Если ты выразитель эпохи, то конечно, тогда ты прикладываешь какие-то знания сегодняшнего дня. Поэтому в этом романе, вот вам сказу, много из того, что я как бы знаю, оно мне даже и не пригодилось, быть может, на внешней стороне, а вот та внутренняя сторона, там обязательно это все присутствует. Обязательно присутствует, как я сидел в Канаде, как я сидел в Роттердаме, обязательно, как я сидел в парке в Москве или в Новгорода, или на Алтае, или в Перми. Это обязательно все присутствует.
М. ПЕШКОВА - А насколько встреча с вашими коллегами-писателями, писателями старшего поколения, насколько они повлияли на создание не тех 9 книг, которые были написаны до этого романа, а именно на "Зинзивер"? Повлияли ли, скажем, встречи с Марком Соболем?
В. СЛИПЕНЧУК - Но вы, наверное, в курсе того, что меня заметил Марк Соболь, я же ведь писал стихи, да? Да, думаю, что Марк Соболь Знаете, он повлиял очень просто. Не сам он лично повлиял. Тогда было так модно искать таланты. И вот приехали на Алтай московские писатели, и вот нашли какого-то Слипенчука, который пишет стихи и которому даже предложили издать книгу и принять его в Союз писателей. И я, конечно, отказался от этой книги, сейчас, кстати, жалею, думаю, что я неправильно поступил. Но тогда мы так были воспитаны. Я отказался от этой книги, и главное, что для меня вообще-то сделал Соболь, когда он на встречу меня вызвал потом, чтобы поговорить, он не только меня вызвал, он вызвал Галину Юдахину, такая поэтесса, по-моему, сейчас живет в Калининграде, и нас вот двоих вызвал и разговаривал с нами. И вот поговорив со мной, как он повлиял на меня, он меня спросил вы читали Бабеля? Я говорю нет. А вы читали Андрея Платонова? Я говорю нет. Вы читали Олешу? Я говорю нет. И знаете, когда третий раз говоришь "нет", то возникает какое-то, я не знаю Во всяком случае, я испытал какое-то внутреннее чувство ужаса. Т.е., как видите, там, в книге "Зинзивер", вот это уже есть.
М. ПЕШКОВА - Я хочу вернуться к самому началу. Хочу вернуться к тем эпиграфам, которые вы взяли именно для этой книги. Чем вы объясняете именно эти тексты, именно эти строки, которые опубликованы в самом начале?
В. СЛИПЕНЧУК - Вы знаете, во-первых, жизнь, внешняя сторона жизни все-таки, Мити Слезкина, все-таки она во многом напоминает мне как-то внешнюю сторону жизни такого поэта как Велимир Хлебников, который и в наволочке носил стихи. Вот на его могиле-то я был. Он похоронен в новгородской области, в Ключах. Там как раз Клыков ставил памятник, кстати, памятник такой Клыкова очень хороший, он сделан, так, знаете, мальчик такой обнаженный играет на флейте, а на голове у него корона. Многие даже не задают вопрос, а почему роман назван "Зинзивер". Вообще, что это такое? Если его прочтешь, то там даже есть такие строки, я сейчас постараюсь их на память прочесть
Крылышкуя золотописьмом тончайших жил
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных многотрав и вер
Пинь-пинь-пинь тарарахнул
Зинзивер.
О, лебедио, о, озари
Ну вот, это "Зинзивер", оно и вошло, так сказать, в название. Ну, что я подразумеваю? Ведь это стихотворение Велимира Хлебникова называется "Кузнечик", а кузнечик, как-то пошло уже так, не только в советской поэтической традиции, но и раньше, кузнечик у нас всегда ассоциируется со словом "поэт". А ведь у меня книга о любви поэта. Поэтому и Зинзивер.
М. ПЕШКОВА - Поэтому в ней столько замечательных стихов и строк. Вы подарили свои строки вашему герою?
В. СЛИПЕНЧУК - Да, конечно. Это все ему отдано. Я думаю, что как жаль, что не все, что хотелось бы отдать ему, отдано.
М. ПЕШКОВА - А вам не жалко было отдавать? Ведь согласитесь, можно было бы издать отдельными стихами?
В. СЛИПЕНЧУК - Да нет, не жалко. Знаете, у меня такая мысль вообще-то бродит где-то, что когда-то надо сборник все-таки издать. Ведь я до сих пор так и не имею сборника стихов.
М. ПЕШКОВА - А почему?
В. СЛИПЕНЧУК - Ну, я вам скажу так. Последнее, что я написал это как раз четверостишье:
Тысячелетья миг
Песчинкой планета
Во всем проявлен божий лик,
Во всем дыханье света.
М. ПЕШКОВА - Видимо, дыханье света это есть та самая обложка, которая была сделана к этой книге в издательстве "Вагриус". Это очень яркий свет, лебеди и женское лицо изумительной красоты. Как вы встретили работу художника, тогда, когда вам предложили обложку?
В. СЛИПЕНЧУК - Вообще-то я вам скажу, что издательство "Вагриус" Конечно, для любого писателя не важно, когда он имеет имя, где он издается. Это абсолютно не играет никакой роли. Но когда писатель, а сегодня так получилось, что мы как бы вот, во всяком случае, я себя не могу отнести к тем, которых хорошо знают. Ну, для этого я не хожу ни на какие тусовки и нигде как бы не участвую. Но я вам скажу так, что "Вагриус" - это издательство, за которым сегодня укоренилось мнение, что они, в общем-то, чепуху не печатают. В основном. И поэтому печататься в "Вагриусе", это всегда очень как бы и престижно. Но главное, что меня, например, в "Вагриусе" прельстило, что они работают по-новому. Ведь сегодня мало написать книгу. Ведь сегодня многие пишут, издают. Сегодня еще надо, чтобы книга достигла читателя, чтобы читатель ее все-таки прочитал. И вот здесь, думаю, "Вагриус" - это одно из тех издательств, в сторону которого мы, писатели пишущие, должны поклониться. Что я и хочу сделать через вашу редакцию.
М. ПЕШКОВА - Кто тот человек, ради которого вы писали книгу?
В. СЛИПЕНЧУК - Когда я писал этот роман, много легло из моих отношений с моей Галой, с моей женой. Мы вместе сейчас уже оба такие, что Но тем не менее, много из того, что здесь, это прожито в свое время нами.

Ведущие:
Майя Пешкова